«Не зажигай, могут заметить снизу – из беседки, заметить свет, слышишь, Оттокар. Не отставай от меня.
Внимание, здесь выломана одна ступенька… Дверь в коридор открыта… здесь, здесь, налево».
Они вдруг очутились в какой-то комнате.
«Да не поднимай же такого шума».
«Я тут не причем: дверь захлопнулась сама».
* * *
«Нам придется зажечь свет. Я каждую минуту боюсь что-нибудь опрокинуть, так много стульев на моем пути».
В эту минуту на стене блеснула искра и послышался какой-то шум – похожий на стонущее вдыхание.
Легкий треск исходил от пола, от всех скважин.
На секунду воцарилась мертвая тишина. – Затем какой-то хриплый голос громко и медленно стал считать:
«Раз… два… три…»
Оттокар Дональ вскрикнул, стал как сумасшедший царапать спичкой свой коробок, – руки его тряслись от ужасного страха. – Наконец свет – свет!
Оба приятеля с ужасом взглянули друг другу в белое как известь лицо:
«Аксель».
«…четыре… пять… шесть… семь…»
«Зажигай свечу, скорей, скорей».
«…восем… девять… десять… одиннадцать…»
* * *
В нише, с потолка, прикрепленная на медном шесте, свешивалась человеческая голова с белокурыми волосами. – Шест проходил в самый череп, – шея под подбородком была связана шелковым шарфом… а под ней две красноватых доли легких с бронхами и дыхательным горлом. – В промежутке между ними ритмично билось сердце, – обвязанное золотой проволокой, достигавшей пола и примыкавшей к маленькому электрическому аппарату. – Жилы, туго натянутые, проводили кровь наверх из двух узкогорлых бутылок.
Оттокар Дональ вставил свечу в маленький подсвечник и вцепился в руку своего друга, чтобы не упасть.
Это была голова Акселя, с красными губами, цветущим лицом, казавшимся живым – широко раскрытые глаза уставились с ужасным выражением на зажигательное зеркало на противоположной стене, покрытой, по-видимому, туркменским и киргизским оружием и платками. – Повсюду своеобразные змеи и обезьяны лежали среди разбросанных книг.
В стеклянной ванне, на столике, стоявшем в стороне, плавал в голубоватой жидкости человеческий живот.
Гипсовый бюст Фабио Марини, стоявший на постаменте, серьезно смотрел вниз на комнату.
Друзья не могли произнести ни слова; словно загипнотизированные, уставились они на сердце этих ужасных человеческих часов, дрожавшее и бившееся, как если бы оно было живым.
«Ради бога – прочь отсюда я потеряю сознание. – Будь проклято это персидское чудовище».
Они хотели подойти к двери.
И вдруг, – опять этот неприятный скрежет, исходивший, как казалось, изо рта аппарата.
Задрожали две голубых искры и отразились от зажигательного зеркала на зрачках мертвеца.
Губы его раскрылись, – тяжеловесно высунулся язык, – потом спрятался за передние зубы, – и голос прохрипел:
«Чет… вее… рть».
Потом рот закрылся и лицо уставилось прямо перед собой.
«Отвратительно!! Мозг функционирует… живет…
Прочь… прочь… на воздух… прочь отсюда!.. свеча, возьми свечу, Синклер!»
«Да открывай же, ради бога – почему ты не открываешь?»
«Я не могу, там, – там, посмотри!»
Внутренняя дверная ручка была человеческая рука, украшенная кольцами.
– Рука покойника; белые пальцы вцепились в пустоту.
«Здесь, здесь, бери платок! чего ты боишься… ведь это рука нашего Акселя!»
* * *
Они стояли опять в проходе и видели, как медленно захлопывается дверь.
Черная стеклянная доска висела на ней: ДОКТОР МУХАММЕД ДАРАШИКУХ.
Анатом Пламя свечи колыхалось от сквозного ветра на выложенной кирпичами лестнице.
И вдруг Оттокар отшатнулся к стене и со стоном упал на колени:
«Здесь!.. вот это…», он указал на ручку звонка.
Синклер поднес ближе свечу.
С криком он отскочил и уронил свечу…
Жестяной подсвечник зазвенел по ступенькам…
Как безумные, – с поднявшимися дыбом волосами, – со свистящим дыханием они в темноте помчались вниз по ступенькам.
«Персидский сатана. – Персидский сатана!»

1 2