Только этого не хватало, подумала она, музыкант с прекрасным слухом и памятью, который может запомнить целые строки.
Она быстро произнесла:
– Да, это стретто трудно сыграть, но на контрасте с левой рукой оно кажется еще быстрее. – Она села на скамейке так, чтобы ему было труднее достать до клавиш и сыграть еще что-нибудь. Он посмотрел на нее, глаза его засверкали похотливым взглядом, и она поняла, что он придвинулся ближе не для того, чтобы сыграть, а чтобы иметь возможность посмотреть на ее грудь.
Ей пришлось взять себя в руки, чтобы не выйти из-за клавесина. Она не могла оставить своего места.
Когда она опять обратила внимание на регента, тот что-то говорил, и она уже прослушала начало. Отец улыбнулся ей и, увидев, что она находится в растерянности, проговорил:
– Дорогая, что же ты не сыграешь коду?
Внутри у нее все возмущалось. Боже милостивый, какой был вопрос о коде? Ей нужно знать, чтобы сыграть нужное число нот.
Вдруг раздался голос Себастьяна из глубины комнаты.
– Да, да, пожалуйста, сыграйте, меня тоже заинтересовал переход к малой ноне.
Стараясь скрыть вздох облегчения, она повернулась и медленно сыграла коду, отсчитав пять нот.
– Ну что, слышите теперь, – обратился отец к слушателям. – Малая нона – это акцент в середине традиционной фуги.
Все закивали с серьезным выражением лица. Корделия украдкой взглянула на Себастьяна: тот стоял, облокотившись о колонну у сводчатого окна. Как волк, готовый к прыжку, он был в напряжении, ожидая, что может произойти какая-нибудь неприятность.
Так оно и случилось. После трех успешных ответов на вопросы. Виной всему был этот несчастный музыкант.
Судья Хартфорд спросил что-то у отца, а музыкант, наклонившись к Корделии, проговорил что-то голосом, который ему, возможно, казался приятным.
– Вы оживили этот старый клавесин своей игрой.
– Благодарю вас, – поспешно ответила она, стараясь не упустить нить разговора.
Но музыкант и не думал оставить ее в покое. Он наклонился низко-низко и, положив свою холодную руку ей на плечо, прошептал в самое ухо:
– Как жаль, что завтра вы уезжаете в Лондон, а то я бы показал вам свой великолепный инструмент.
Что-то в слове «инструмент» напугало ее. Она вздрогнула и попыталась выбраться из-за клавесина, но его рука не отпустила ее.
Вдруг до ее сознания дошел голос отца:
– Дорогая, сыграй, пожалуйста, стретто еще раз.
– Нет-нет, не нужно, не беспокойте вашу дочь, Вы знаете, о чем идет речь, – сказал судья звучным голосом, – это из последней части.
Регент вступил в разговор.
– Да в той самой, что служит отражением первого стретто. Тема, которая повторяется в финале.
Остального она уже не слышала, потому что музыкант, наклонившись, промурлыкал:
– Возможно, когда вы вернетесь в Йорк, я зайду к вам сюда. Надеюсь, миссис Бердсли не будет возражать.
Отец неуклюже улыбнулся и произнес:
– Эта тема… э-э… одна из моих самых любимых. Это вариации, имитирующие лютню.
Все молчали.
– Да нет же, отец, это не лютня, это звучит скорее как рожок.
– Да, ты права дорогая, – пробормотал он.
Регент вопросительно посмотрел на нее, а затем снова обратился к викарию:
– Я спрашивал, однако, не об этом. Я насчитал пять вступлений в тему и как эхо это стретто в самом конце. Он обратился к Корделии. – Сыграйте еще раз, пожалуйста, мисс Шалстоун.
Корделия вздохнула. Он еще не задал вопроса и она не знала, сколько нот сыграть. И она сыграла больше, чем было нужно по их договоренности.
Довольный собой регент кивнул:
– Ну вот, я слышу пять вступлений. Как это сложно и насколько мастерски сделано.
Она успокоилась.
– Благодарю вас, – сказал викарий, стараясь скрыть смущение, поглядывая на нее и недоумевая, почему она не сыграла оговоренного числа звуков.
К огорчению Корделии, регент продолжал:
– Мой вопрос состоит вот в чем: поскольку вы зеркально отразили переход к малой ноне здесь, почему вы не повторили этот прием в конце? Почему вы не ввели его в стретто?
Поскольку викарий не мог ответить на этот вопрос, она сказала:
– Он хотел…
– Если вы не против, мисс Шалстоун, я бы желал услышать мнение вашего отца.
Его светлость отошел от колонны и в волнении посмотрел на викария.
– Мне не хотелось, – слабо сказал викарий.
– Да, но почему? Это было бы удачным местом, чтобы еще больше подчеркнуть повторение темы, если тема действительно сосредоточилась в этой части, или нет?
Ее отец беспомощно дергал себя за ухо.
– Да-да, конечно, но это не совсем так… Вот напасть – он всплеснул руками. – Я и сам не знаю. Хотите получить ответ – спросите мою дочь.
Он встал и направился к двери, оттолкнув руку Гонорины, которая пыталась удержать его. На мгновение застыл у двери. И, сердито взглянув на герцога, которого быстро отыскал глазами, сказал ему:
– Я полагаю, вы довольны, что эксперимент обернулся таким образом. – И быстро вышел из комнаты.
Сердце Корделии замерло. Она не могла сердиться на отца. По крайней мере он знал, когда надо было сдаться.
Все взоры обернулись к ней, и она, выдавив на лице улыбку, сказала неловко:
– Видите ли, он боится общества. Он не привык вот так разговаривать о музыке.
Казалось, регент негодовал.
– Чепуха! Он весь вечер был мил и предупредителен. Это был очень простой вопрос, а все, что он ответил, – чепуха. – Он повернулся к Гонорине, сердито покачивая головой. – Что здесь происходит? Он все время обращался к своей дочери по самому ничтожному поводу и, похоже, совсем не знает своих собственных произведений. Он сам сочинял свою музыку или нет?
Гонорина беспомощно смотрела на Корделию, а та старалась подобрать какое-нибудь объяснение всему этому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106