Но с каждым днем ей становилось все труднее убеждать себя в этом. Сегодня тиканье часов казалось особенно давящим и тяжелым, оно почти сводило с ума. Поэтому Женевьева обрадовалась, услышав за окном странный лязгающий звук.
Однако шесть лет войны приучили ее к осторожности, к тому же, поговаривали, что британские налетчики объявились и в округе Олбимарл. Рука Женевьевы сама потянулась к висевшему рядом с дверью пенсильванскому ружью – проверить, заряжено ли оно. Только после этого девушка вышла на крыльцо.
Звяканье стало еще громче, а вскоре на дороге показался и всадник. Первым желанием Женевьевы было вернуться в дом и запереть за собой дверь. Местность буквально кишела дезертирами-наемниками, британскими солдатами, солдатами Континентальной армии, для которых жизнь человека стоила дешевле, чем сытная еда.
Всадник вдруг поднял руку и снял шляпу. Женевьева ухватилась за дверной косяк, боясь поверить своим глазам. Господи, она так часто в тайных мечтах видела это лицо, что теперь просто не верила в реальность происходящего.
Но вот всадник подъехал еще ближе, звяканье упряжи и оружия стало громче, и Женевьева поняла, что все это не сон.
– Рурк!
Исполненный счастья крик мало походил на ее голос.
С головокружительной быстротой девушка сбежала с крыльца и бросилась ему навстречу, как песню повторяя имя любимого.
Но в конце двора Женевьева так же внезапно остановилась, будучи не в силах двигаться дальше. Годы войны очень изменили Рурка. Одетый в потрепанные охотничьи штаны и рубашку, он выглядел более худощавым, чем она его помнила. К тому же, Рурк отпустил пышную грубую бороду, еще более рыжую, чем торчавшие из-под широкополой шляпы, какие носили в Кентукки, неровно подстриженные огненные волосы. Он был чужим, заросшим, неопрятным и таким же грубым, как сама война. Женевьева поняла, что даже немного боится его. Кроме того, и всадник, и конь были настолько увешаны всяческим оружием, что оно издавало при каждом шаге невообразимый грохот.
В это время Рурк соскочил с коня и улыбнулся такой доброй, такой до боли знакомой улыбкой, что сердце Женевьевы сразу оттаяло. Девушка сделала еще один неуверенный шаг, но потом долго скрываемые тоска и желание толкнули ее вперед, прямо в раскрытые объятия любимого.
Рурк стоял, раскачивая Женевьеву из стороны в сторону, спрятав лицо в ее волосы и глубоко вдыхая их аромат. А она смеялась и плакала от радости в его сильных руках, с благоговением слушая, как Рурк взволнованно произносит ее имя.
Наконец он опустил Женевьеву на землю:
– Я не смогу рассказать, как я скучал все эти четыре года, Дженни.
– Правда, Рурк Эдер?
– Это нельзя выразить словами.
На сердце у девушки стало так тепло, что она задержала дыхание и посмотрела в сторону, чтобы Рурк не заметил слез у нее на глазах.
– Ты уже был на своей ферме?
Он покачал головой:
– Я еду с севера. Сейчас отправлюсь туда.
Женевьева вместе с Рурком подошла к его коню и наблюдала, как он садится в седло. На душе у нее было неспокойно. Ей столько нужно было сказать Рурку, но она никак не могла собраться с мыслями.
– Хэнс вырос в прекрасного мальчика, – наконец произнесла Женевьева.
– Боюсь, он даже не узнает меня. Я упустил столько времени с парнем.
– Ты еще все наверстаешь, Рурк.
– Надеюсь.
В глубине души девушка тоже надеялась на это. Хэнсу сейчас, как никогда, был нужен отец. Он в самом деле превратился в прекрасного мальчика, со светло-русыми волосами и голубыми глазами, доставшимися ему в наследство от Пруденс, а изобильная вирджинская земля подарила ему отменное здоровье. Но что-то в мальчике тревожило Женевьеву. В характере Хэнса наблюдался оттенок дикости, которая уже заметно переходила границы детской шалости. Парнишка рос своевольным, требовательным, а порой даже жестоким. Но Женевьева ничего не сказала об этом. Пусть Рурк сам оценит характер мальчика.
Рурк помедлил, прежде чем повернуть коня.
– Дженни, – произнес он своим глубоким голосом; подобное обращение никогда не оставляло девушку равнодушной, она вопросительно посмотрела на него снизу вверх. – Я еще вернусь. Можно мне завтра прийти?
Женевьева улыбнулась:
– Никогда не спрашивай на это разрешения, Рурк. Ну конечно же, можно. Вернее, я настаиваю на этом, – она скользнула взглядом по длинному шраму, который начинался где-то под воротником и поднимался почти до самой челюсти. – Я хочу узнать, каким сделала тебя война, и считаешь ли ты, что выиграл свою войну.
– Ты, правда, мой папа?
Рурк отложил бритву, которой только что сбрил бороду, и потер рукой непривычно гладкое лицо Боже, как приятно снова оказаться дома, почувствовать себя чистым и отдохнувшим. Он улыбнулся и посадил мальчика на колени.
– Именно так, сын. Разве ты не помнишь меня? Хэнс торжественно покачал своей золотистой головой.
– Я был в Кентукки, – пояснил Рурк. – Воевал с индейцами.
Лицо мальчика просияло:
– Ты их много убил?
– Я убивал только тогда, когда это было необходимо.
– А какие они, папа? Они похожи на Мими и на жену мистера Квейда?
Рурк улыбнулся, услышав слово «папа» и постарался отогнать страшные образы, вызванные разговорами об индейцах.
– Индейцы совсем не такие, как мы. Они одеваются в шкуры и перья, украшают себя бусами, летом ходят почти голыми. Но, тем не менее, это тоже люди, Хэнс. Их дети играют в куклы и плачут, когда падают. Они так же горюют, как и мы, когда случается что-нибудь плохое.
Рурк на мгновение содрогнулся, вспомнив Черного Медведя, выкрикивающего его имя, как боевой клич.
– А зачем же ты дрался с ними? – спросил Хэнс, с любопытством рассматривая задумавшегося отца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129