.. - шептал на ухо инструктор. - Вы можете... Но отчаяние и упрямство, стыд и гордость и еще страх и какая-то безнадежная злоба стискивали мои зубы. Я не желал показать им свою слабость. Я молчал. Я молчал! И своим молчанием говорил - да! Но мало им было пассивного согласия. Молчание для них не было знаком согласия. Согласием для них было - действие! И только оно! Мужайся, курсант! Сжимай зубы и усваивай новые правила. Это называется "крещением"! Через сутки, с помощью грима, жестов, одежды изменив свой облик, я должен был выехать к месту моего первого служебного задания - на собственные похороны! Я должен был сам разработать легенду прикрытия, внешнюю маскировку, страховку, учесть пути отступления, найти как, присутствуя на собственном погребении, остаться незамеченным, с каких точек наблюдать за обрядом прощания, чтобы увидеть больше. И все это впоследствии изложить в рапорте с указанием деталей, подсчетом присутствовавших и случайно прошедших рядом людей, описанием их действий и реакций. Я уже знал правила игры - оценки пойдут за все: оригинальность идеи, учет топографии места и психологических факторов, внешнюю маскировку, степень приближения к объекту - чем ближе я буду стоять к срезу своей могилы, тем больше наберу очков. Они правы. Частокол частностей способен загородить общее. Азарт решения задачи сильнее потенциального ужаса ее итогового ответа. Наверное так изобреталась атомная бомба. И чем более красивое решение я отыщу - а кто откажется быть первым среди лучших - тем безнадежней я увязну в липких тенетах Конторы. Они вязали меня моими собственными руками! Жестоко, но как неодолимо верно отрезали они мое прошлое! И не с кого, в случае чего, спросить - я сам выбрал, выковал свою судьбу. Выхода мне оставили только два - вперед или назад. Но где-то в глубине души я догадывался, что отступление - иллюзия. Ход назад исключен. Слишком много я узнал, слишком далеко зашли наши с Конторой отношения. Я решал конкретные задачи: как до неузнаваемости изменить лицо, походку, голос, какую выбрать одежду, в качестве кого, не привлекая внимания приблизиться к похоронной процессии. Я думал, разрабатывал, браковал варианты. Я решал десятки мелких задач, на самом деле решая одну-единственную - продажу своих тела и души Конторе. Сделка состоялась! Двенадцатый час. Экраны молчат. Меня провоцируют на сон. Я должен сопротивляться! Разминать мышцы. Думать. Петь про себя песни. Вспоминать. Только не спать! И я вспоминаю. Процессия втягивалась на кладбище. Гроб несли десять человек. Интересно, что там внутри? Или может быть кто? Где можно надежно спрятать неугодное тело, как не в официальной могиле, прикрываясь словно щитом натурально плачущими родственниками. Я уловил дух Конторы и теперь не удивлюсь любым, самым фантастическим вывертам. Собственно говоря, я и сам стал ее частью, если при наблюдении за собственным захоронением меня посещают такие мысли. Что-то надломилось во мне в последние дни. Остановились возле могилы. Замерли. Кто-то побежал за забытыми в машине табуретками. Держать "меня" было тяжело. Пот заливал глаза носильщиков. Я видел их рядом, буквально в сантиметрах от собственного носа, скользя панорамой по лицам. Вот одноклассник, с ним я полгода сидел за одной партой. С этим куролесил во дворе. Сосед по лестничной клетке. Друг детства. Я плавно двигал объективом теодолита. Это было мое изобретение, которым я, не без основания, мог гордиться - установить за ближними памятниками треногу с теодолитом, поставить возле могилы рейку и припав к окуляру внимательно и главное безопасно наблюдать за происходящим. Я мог легко перечесть участников, рассмотреть детали их одежды, выражения лиц, не выказывая себя. Конечно, натяжка здесь присутствовала - какого дьявола понадобился теодолит на кладбище? Но кто в такой момент обращает внимание на мелкие странности. Главное я умыл своих кураторов. Они очень хотели втолкнуть меня в толпу скорбящих друзей и близких, подвести к краю могилы, посмотреть на мои дерганья. Не вышло! Подпортил я им удовольствие. С одной стороны я ближе к объекту чем мог бы быть стоя где-нибудь сбоку под видом случайного могильщика, с другой, не нарушая поставленных условий, отстранен от происходящего. Я не участник, но лишь сторонний наблюдатель. Таким меня и кушайте, коли не поперхнетесь! Опустили гроб. На него, разрыдавшись, упала мать. Придвинулся, попытался ее успокоить отец. Могильщики расправили канаты. Странно, ведь это моя мать, мой отец, а я словно каменный повожу объектом теодолита, замечая, рассматривая, запоминая. Может от того, что наблюдаю окружающее как спектакль, заведомо зная интригу, зная, что все это лишь фокус, дурной розыгрыш, ведь я не там, в тесном нутре цинка, а здесь, живой и невредимый. А может от того, что догадываюсь, что сейчас меня "смотрят" со всех сторон. Очень им важно установить степень моей психологической устойчивости, поймать самый малый всплеск эмоций: дрогнувшую мышцу, шевельнувшуюся бровь, размытый слезой зрачок. Не дождетесь! Я машина, я лишь продолжение теодолита, я наблюдаю, замечаю, фиксирую. Не более того! Грохнул автоматный залп. Отметить куда пошли солдаты, куда отлетели стреляные гильзы. Это детали. Это важно. Гроб подняли, поставили на ломы, упертые в края могилы. Я вжался в окуляр теодолита. Близко, невозможно близко, увидел глаза матери, отца. Почему я не могу бросить свое укрытие, подойти и прекратить весь этот спектакль? Почему должен наблюдать страдание моих близких, изображая камнеподобного чурбана? Почему?! Из под гроба выдернули ломы, опустили его в могилу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74