Нам открыли ворота. Тишину безлюдных комнат нарушал только звук наших шагов... Тени возвращались. Я понимал, о чем думает сейчас Жюльетта... мы прожили слишком долго бок о бок... так что у нас не осталось несхожих воспоминаний. И нам обоим казалось, что наша подруга вот-вот выйдет из комнаты, сядет за пианино и, сыграв любимого Рамо, присоединится к нашей беседе.
Мы остановились в гостиной у окна. Я начал издалека:
- Итак, милая Жюльетта, вы прочли рукопись. То, о чем я сейчас вам расскажу, особенно странно прозвучит в этих стенах, где бродит тень Жермены... Как все мистично!.. Вы, конечно, помните эти упорные слухи, о которых так любила рассказывать Жермена: будто у Бонапарта был двойник. С таким же высоким голосом, который забавно пародировали шутники в ее салоне...
Сапфировые глаза моей подруги загорелись.
- Да, меня преследует сумасшедшая мысль: мне кажется, что эта загадочная рукопись полна намеков... именно на этого двойника! Начнем с того, что Лас-Каз упорно называет своего собеседника "император", будто избегает имени "Наполеон". И далее. Вы помните, как в салоне рассказывали, будто двойник был не только рядом с Бонапартом в сражениях, но и подменял его в опаснейшие моменты боя? И часто двойник, получив свою пулю, отлеживался в палатке, покуда наш "неуязвимый" продолжал руководить сражением... Не потому ли в рукописи на теле мертвого "императора" находят так много неизвестных ран!.. Или этот "член, как у ребенка", о котором упорно пишет Лас-Каз. Я знал не одну пассию Наполеона. И все они с удовольствием сплетничали о своих любовных историях, но никто не упоминал об этом. Хотя не стеснялись рассказывать (как положено французским актрисам) много подробностей.
Она посмотрела на меня с испугом.
- Вы хотите сказать?.. - Она замолчала.
В окно был виден осенний парк и слышен шум воды, вращающей колесо мельницы. "Колесо времени начало вращаться обратно".
- Я предложу вам вариант несколько банальный, но я не могу придумать ничего иного. Итак, после Ватерлоо Бонапарт понимает: перст Божий или судьба отвергли его - и удаляется (опять же намек в рукописи!) в монастырь, замаливать кровь, пролитую в бесчисленных войнах.
- Богомольный Бонапарт?.. Как бы он сам расхохотался!..
- Кто знает, кто знает, что делает с людьми подлинное несчастье... Я пишу сейчас биографию некоего Рансе. Этот блестящий аристократ, атеист, великий Дон Жуан закончил свою жизнь монахом... ("Жизнь Рансе" я издал в 1844 году.)
- Ах, значит, вы... пишете? - Легкая усмешка в уголках любимого рта. Но я не собираюсь ее замечать.
- Двойник, будем называть его "Император", возвращается в Париж. Наполеон поручает ему выиграть эту "последнюю битву". Первая задача "Императора" - продиктовать воспоминания, создать новый образ для истории... Именно с "Императором" и знакомится Лас-Каз в Елисейском дворце. Поэтому, как говорится в рукописи, после Ватерлоо "Императора" с трудом узнают Гортензия и Люсьен...
- И он смог продиктовать книгу, ставшую властителем дум всей просвещенной Европы?
- Возможно даже, что он писал за Наполеона его поэтические бюллетени. Недаром в рукописи "Император" постоянно и удивительно точно их цитирует... А потом - героический финал: он завершил текст "мемориала", и верный Киприани сделал то, о чем "Император" договорился с Бонапартом: в игру вступил мышьяк.
- Двойник был способен даже на самоубийство? - Она не скрывает насмешки.
- Он давно чувствовал себя больше Наполеоном, чем сам Наполеон. Он был Император!
Молчание.
- Вы ждете, что я скажу?.. Мой вопрос: зачем вам было писать о нем от имени Лас-Каза? Могли бы от своего. Вы знали Наполеона, и он вас. Интересно, от чьего имени вы напишете обо мне?.. - Злость не идет ей. На прелестном лобике вздувается жила. - Ваши вечные игры!
Мне приходится ее разубеждать, но тщетно. В это время раздается зычный голос:
- Я вынужден прервать ваш спор, мои дорогие друзья! И, попросив прощения, отважусь сказать по-солдатски: какой к чертям двойник? Какая чепуха! - Это, к моему счастью, в дверях появился барон О. - Я служил с молодым Бонапартом в Валлансе и был его адъютантом во время Итальянской кампании. Я был с ним на Аркольском мосту и схлопотал там две пули. А он, находившийся в самой гуще боя, единственный не имел даже царапины. Он был заговоренный, клянусь!.. И я сразу узнал его в рукописи. Здесь полно его словечек. И - его главная черта: никогда и никакого раскаяния! Никаких угрызений совести. Радостно и точно указывает количество убитых. Причем с сознанием исполненного долга! А погибли миллионы, доживают искалеченными сотни тысяч! Я никогда не забуду несчастного графа Т., у которого убили трех сыновей. Он сошел с ума и выкрикивал одну фразу: "Должен ли Господь просить у меня прощения?"
Мы вышли в парк. Я гляжу на вершину Монблана и горящее в закате Женевское озеро... Золотистые облака затянули горизонт. Но нет на свете нашей подруги, которая насладилась бы этим зрелищем, как нет и Бонапарта... который, впрочем, не заметил бы его... Да никого уже нет... никого из тех могущественных владык Европы, с которыми довелось беседовать ему и мне. Умер русский царь, умер "дедушка Франц", умер английский принц-регент, умер Людовик XVIII, умер неаполитанский король Фердинанд, умер Папа Пий VII. Осталась только эта стопка бумаги, исчерканная торопливым почерком.
Жюльетта знает, о чем я думаю... Шепчет:
- Но зачем-то Господь его к нам послал?
- Или дьявол, - говорит барон.
Ветер затих, и в тишине - только говор ручья, вращающего жернова мельницы. Я молчу. Вспоминаю слова, которые написал о нем тот единственный немец, который его не предал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93