Там выстроилась старая гвардия. Барабаны били "поход". Я медленно спускался по лестнице и думал: что я скажу? Им и Истории. Я был в зеленом мундире, походном сером плаще и треуголке - таким они знали меня в дни нашей славы.
И я сказал: "Двадцать лет мы шли вместе по дороге чести и славы. И вот я ухожу, но вы остаетесь. Если я решился продолжать свою жизнь, то только для того, чтобы поведать миру о ваших подвигах! Как бы я хотел прижать вас к сердцу, расцеловать на прощание всех вас... Позвольте мне по крайней мере поцеловать наше знамя. Прощайте, боевые друзья! Прощайте, дети мои!" И я поцеловал край знамени моей гвардии. Они плакали, боялся заплакать и я... Я смог только добавить: "Служите Франции. И оставайтесь всегда храбрыми... и добрыми".
На этом император отпустил меня на покой. Последняя диктовка меня странно взволновала. Я долго не мог заснуть... А заснув, уже через час проснулся от яростного шума волн. Посреди ночи разыгралась буря. Огромный корабль плясал в гигантских волнах. Я подумал: неужели это конец... о котором он столько мечтал? Но на рассвете все стихло так же внезапно, как началось.
Утром я принес ему переписанное. Он спросил:
- Испугались ночью? - Я вынужден был кивнуть. - Впредь не бойтесь. Мы оба обречены жить до тех пор, пока не свершим задуманное... Только после этого... - Он засмеялся. - Только тогда нас освободит Господь... В молодости я был совершенным вольтерьянцем, но теперь все больше убеждаюсь в Его присутствии... Ладно, продолжим...
Итак, мы поехали. Дворец исчез за поворотом. По пути во Фрежюс я сумел убедиться в "постоянстве народной любви". "Смерть тирану!" - вот что я слышал теперь из окна кареты вместо привычного "да здравствует император!" На первой же остановке сопровождавшие нас представители союзников убедили меня поменять свой слишком знаменитый мундир. И мундир моих побед я сменил на платье жалкого беглеца, страшившегося собственного народа. Народа, которому дал бессмертную славу. Из окна кареты я видел, как сжигали мое чучело, обмазанное дерьмом... Всё это надо было вынести... - Император помолчал. - Одно только радовало: я не увидел, как столько раз битые мною пруссаки и русские маршировали по парижским бульварам. Господь избавил меня от этого...
После диктовки император предложил прогуляться. Мы вышли на палубу. Стояла жаркая ночь, и звезды (совсем иные, чем у нас, очень крупные) низко сияли в небе, в темноте дышал океан... Расхаживая взад и вперед по палубе, император долго молчал, а потом вдруг спросил меня:
- Но вы, Лас-Каз, кажется, были тогда в Париже? И что же там творилось? - Я колебался. - Нет-нет, говорите правду, мне следует, наконец, ее узнать. Тем более что я слышал много лжи обо всем этом.
Я рассказал императору, как русские гвардейцы шести футов росту шествовали по улицам, окруженные толпой парижских сорванцов, которые передразнивали каждое их движение. Победителей можно было принять за побежденных - так застенчиво, даже испуганно они держались в столице мира. Особенно скромен был русский царь.
- Эта хитрая бестия не посмел поселиться в моем дворце. Робел "как римлянин среди афинян". Говорят, ходил по Парижу без всякой свиты, пешком, постоянно восхищаясь увиденным...
- Да, он был как-то величественно печален: дескать, пришлось против воли участвовать в унижении великого народа. Он сказал несколько удачных фраз, которые разлетелись по Парижу.
- Уверен, сочиненных ему Талейраном. Например?
- Его угодливо спросили: "Почему вы столько медлили? Почему раньше не пришли в Париж, где вас так ждали?" А он ответил: "Меня задержало великое мужество французов".
- Талейран! Уверен! Его стиль! А "брат Александр" - всего лишь лукавый женственный византиец. Говорят, когда он увидел Вандомскую колонну, то сказал, глядя на мою статую: "Если бы я забрался так высоко, у меня закружилась бы голова". Хитрец прав: никому из них так высоко не забраться. Античные времена великих героев, потрясавших Вселенную, воскресли с Наполеоном и умрут вместе с ним!.. Идите спать.
Я оставил его стоящим на палубе у пушки. В любимой позе - скрестив руки на груди - император смотрел на звезды.
Утром он продолжил диктовку:
- Я высадился на Эльбе в тот самый день, когда ничтожный Бурбон въезжал в Париж. Эльба... конечно же, это была издевка Меттерниха. Меня, мечтавшего о Вселенной, наделили владением размером с королевство Санчо Пансы! Но я ничем не выказал разочарования. Только отметил: "Следует признаться, сей остров уж очень мал".
Приехали мать и сестра Полина. Матери очень понравилось. Здесь был пейзаж нашей Корсики - те же горы, селения, утопающие в зелени, виноградники взбираются на холмы. И тот же климат - ветер с моря, пылающее солнце и лазурное небо. Да и я пережил здесь возвращение в прошлое: знакомая с детства картина - мать, спешащая к мессе. Я смотрел на нее из окна домика, который именовали моим дворцом. И видел, как она теряется среди одинаковых черных платков, которые надевают в храм женщины на Корсике и на Эльбе. Мать говорила мне: "Господь подарил тебе этот маленький рай". И вначале я был счастлив. Страдают короли, лишившись трона, а я был только солдат, ставший властелином по воле случая. Дворец для меня всегда был в тягость, война и полевой лагерь - мой удел. Здесь я стал тем, кем был прежде, - солдатом, отдыхающим после битв.
Полина и мать рассказали мне новости о семействе. Жозеф и Жером бежали из Парижа в Швейцарию. Они умоляли Марию Луизу уехать с ними. Но ее отец послал к ней князя Эстергази, и тот увез ее вместе с сыном... Я ждал ее, писал ей письма... правда, без ответа... Они подсунули ей жалкого австрийского генерала (граф Нейперг - любовник Марии Луизы*), думали меня унизить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93