Кубанские казаки”. Скатилась с неба, упала, угасла. Скатилась и поломала себе все кости. А что делать? Я ничего другого не умею. Коробку с фильмом в чемодан и вперёд. Работаю вот ещё в театре. Играю мало. Ролей нет. Жду и жду. Знаете, кто единственные люди на свете, которые хотят работать? Артисты. Только артисты. Больше никто. Не знаю почему они всегда хотят ролей, ролей, ролей. Смеялся над Толей. Говорил мне: “Долго ты ему будешь ещё крутить мозги? Хочешь, расскажу ему какая ты на самом деле? ” Так сказал, да. Подонок! От того, что он пару раз в наших турне видел меня в нетрезвом виде, он думает, что понимает меня до донышка. Свинья. Я не списанный материал. Достоевскому не снилось. Комнатный философ. Комнатная собачка. Жулик. Алекс – вор и жулик. Ничего не будет. Ничего. Я спокойно могу сказать, что у меня уже всё было и ничего не будет. Были деньги, были поклонники, теперь всё нищее и нищее во всём. Осталось только мохнатое платье и шляпка от Сен-Лорана, купленная в киоске в аэропорту Орли, в Париже, и окрещенная мною: “От Сен-Лорана”. Хотя Сен-Лоран там рядом и не лежал. Туда я ездила сто лет назад на фестиваль делегацией. У меня всё было, ничего не будет. Я не могу сказать – будет. Ничего не будет. Где бутылка?
ТОЛЯ. Хватит тебе.
ЛАРИСА. Вам, вам!!! Дай выпить, дай мне, дай!!!! (Пьёт, молчит.) Вот, правда вся.
ТОЛЯ. Коню понятно было, без рассказа.
ЛАРИСА (Помолчала, выпила.) Я к тому, что наша встреча была случайной и ничего она не значит ни для вас, ни для меня. Мне надо ехать. (Улыбается.) Ах, милый, хороший, симпатичный, красивый мальчик Толя, Толечка, имя какое, красивое, Толя-доля. Толяшечка, отчего всё так плохо в жизни, почему мир и жизнь так несовершенны, не знаете? Опять слова из пьесы какой-то. Всё как-то некрасиво, гадко. Иногда думаю: повеситься, что ли. Но нетушки. Фигушки-говнигушки вам. Обязательно скажут: пьяная в умат была и потому залезла в петлю. Будут шептаться, сплетничать, хихикать, смеяться. Так что: нетушки. Не доставлю я им, сволочам, этого удовольствия. (Пауза.) Странный подвал. Ловушка. Я в ловушке. (Пауза.) Если листья близко рассматривать, то можно увидеть какие-то профили на них. Будете писать в Москву? Приедете? Впрочем, нет. Я шучу. Я уже не смогу всё с начала. И не хочу играть в чистоту больше. Надоело. Либо такую, какая есть принимаете, либо вообще – адью. Понятно? Будете? Да?
ТОЛЯ. “Будете”, “будете”. Я с тобой поеду.
ЛАРИСА. Хамит мальчик. Со мной ехать? Конечно. Великолепно! Чудная мысль! Вы поедете со мной. Прямо сейчас. Что мы сидим в подвале? Ну да, сейчас пойдём на вокзал. Я поеду на поезде, а вы сзади на мотоцикле – “масасыкле”, и эдак вот въедем в Москву! Нет, я сяду сзади вас, прижмусь крепко и мы – рванём! Покорять первопрестольную! (Хохочет.) Знаешь что, Толечка, давайте я на вас, то есть, вы на мне женитесь? Очень хорошо. Вы молодой, на меня внимание обратят с этим браком, в газетах напишут. Сейчас модно неравные браки. Годик побалуемся, похохочем, потом я вас пристрою, устрою. Мы устроим бешеный бракоразводный процесс. А этот год – не бойтесь! – мы можем даже не спать. Заключим брачный контракт, чтобы вы не претендовали на моё имущество. А можем и спать. Вы не “голубой”, часом? Нет? Ах, да, я ведь только что проверяла, опытным путём “типа того что”, как говорит ваша мама. Ну вот. Я очень люблю “голубых”. Обожаю. У нас в театре мрак от того, что одни натуралы пузатые. А это значит многое. У натуралов – только один путь всегда. А “голубые” говорят: можно так, а можно и иначе; они говорят, что, может быть, это правильно, а может быть, и это. Нет? Не говорите, не важно. Налейте мне, милый. Ах, да. (Пьёт из бутылки.) Как-то я успокоилась. Папа там, спит. Господи, бедные, за что они мучались. Я вас после бракоразводного процесса устрою куда-нибудь танцевать в какую-нибудь рок-банду, они много ездят, зарабатывают. Итак, вы будете танцевать в рок-банде, договорились? Вы хорошо сложены, так похоже тело, ваше тело, на тело того мальчика, моего друга, что даже тут, в этом подвале-ловушке – хорошо сказано! – мне показалось, что… К чёрту, к чёрту! Не думать! Именно так будет: свадьба, развод, танцы. Танцевать умеете? Попробуем? Обниму вас. Два осенних листа танцуют, падая на землю, как красиво!
Обняла Толю. Молчат.
ТОЛЯ. Вот портфель этот – от твоей матери. Это я к тому, что мы дядьку тут оставим, ага? Зачем таскать? Портфель. От матери.
ЛАРИСА. От какой матери? (Хохочет.)
ТОЛЯ. Они приехали с этим. Я сюда принёс. Мне портфель пригодится, складывать чего-нибудь. Тут фуфло было внутри всякое разное такое. Дядьку оставим. Можем и на мотоцикле, можем и на паровозе. Вдвоём только, ага? У тебя квартира сколькикомнатная там?
ЛАРИСА. Квартира? Какая квартира? Это мамин? Я не вижу. Я не понимаю вас? Мамин? (Плачет, гладит портфель, подползла с ним к окошечку, к лунному свету.) Чемоданчик. Портфельчик. Я вспомнила. Я всё-всё вспомнила. С этим, нет, с таким чемоданчиком ходил хромой дядя Гена, слесарь-сантехник, жил в нашем дворе, угрюмый, страшный, им пугали: “Спи, а то дядя Гена Булюляка придёт! ” Булюляка – его фамилия была? Не помню. А по воскресеньям столы во дворе накрывали, выпивали и пели песни. Это его чемоданчик? В нём были железки блестящие, он кран перекроет, отремонтирует, однажды мама высыпала в раковину старое просо и оно, как цемент, забило трубы, и дядя Гена ругался, говорил, что вы врёте, что это просо, говорил, что это – цемент. У него был ключ, разводной, колёсико покрутишь и какую хочешь гайку открутить можно, он говорил про себя, что он не слесарь, а наладчик, наладчик, наладчик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25