От злобы, внезапно вдруг прозвучавшей в ее голосе, у меня по спине поползли мурашки.
— Сочувствую, — только и мог сказать я.
— Да, — рассмеялась она, — как видите, моя жизнь в данный момент не сахарный пирог.
— Что вы делаете в Милане? — спросил я, пытаясь отвлечь ее от столь неприятной темы.
— Я была у своего парикмахера. Атмосфера в доме ужасная. Решила отвлечься и заглянула в собор. Я рада, что пришла сюда, — сказала она и, как мне показалось, с нежностью посмотрела на меня.
Я подумал о ее «живом трупе» — муже и попытался представить себе, что бы чувствовал я, будь на его месте. У него наверняка нет душевного покоя. Он наверняка подозревает Лауру. А когда ее нет дома — ревнует.
— Бруно доверяет мне, — сказала Лаура, словно прочитав мои мысли, — ему и в голову никогда не придет, что я могу дать волю своим чувствам. Он верит в мою верность.
Меня поразило то, что она поняла, о чем я думаю.
— Такое доверие, наверное, тяжело для вас.
— До сегодняшнего дня я не тяготилась этим, — сказала она медленно, не глядя на меня, — но сейчас вдруг подумала, что это глупо. Четыре года! Возможно, вот так и пройдет моя молодость. Я не знаю, как долго это еще будет продолжаться. Кроме того, как он узнает, если я когда-нибудь дам волю своим чувствам?
Я почувствовал, как забурлила моя кровь. Я должен был что-то сказать. Судя по всему, она хотела, чтобы ее убедили, что при подобных обстоятельствах измена мужу не может считаться грехом. Мне это было бы не трудно. На моем месте мог бы оказаться другой. Но я никак не мог выкинуть из головы ее больного мужа. Что бы чувствовал и думал я на его месте?!
— Трудно быть в чем-нибудь уверенным наверняка, особенно в таком случае, — сказал я. — Некоторые люди, особенно больные, очень чувствительны к тому, что происходит рядом. Он очень быстро может догадаться, что происходит. Вы можете выдать себя. Скорее всего, так и будет. И сделаете ему больно, когда он узнает о том, что произошло. Не так ли?
Она задумчиво покачивала свой бокал и вдруг безвольно поставила его на стол. Секунд пять она сидела не шевелясь, не глядя на меня, а потом сказала:
— Вы необыкновенный человек, Дэвид. Большинство мужчин даже не подумали бы о нем.
— Я думаю не столько о нем, сколько о вас. У меня есть некоторый жизненный опыт. И поверьте мне, раскаяние приходит обычно ночью и не дает покоя до утра.
Она улыбнулась. Улыбка была холодной, а лицо оставалось бесстрастным.
— Да, я ошиблась, именно вы тот человек, которому стоит продолжать писать книгу о кафедральных соборах. У вас характер как у святого, и вы, наверное, безгрешны.
Мое лицо залилось краской.
— Я не мог не сказать вам этого. Да, я так чувствую. Не в моем характере бить лежачего. Если бы ваш муж мог позаботиться о себе, постоять за себя, это было бы другое дело. А я, должен признаться, не могу стрелять по сидящим птичкам.
— Мне это нравится в вас, Дэвид. — Ее глаза лучились странным, завораживающим светом. Она как бы отдалилась от меня на тысячу миль. — Я полагаю, вы правы — это была бы стрельба по сидящим птичкам. К сожалению, у меня другое отношение к ценностям такого рода. Если бы мне когда-нибудь пришлось стрелять в птицу, то, наверное, я предпочла бы убить ее, чем ранить и отпустить для долгих страданий. — Она взглянула на свои часы. — О, я должна бежать. Я не предлагаю вам заплатить за обед. Вам это не понравилось бы, не так ли? — Она поднялась. — По-жа-луйста, не провожайте меня. Я предпочитаю уйти одна.
Она опять угадала. Я как раз хотел сказать, что заплачу за обед.
— Я еще увижу вас?
Она засмеялась, искренне забавляясь ситуацией. — А зачем? Меня не интересуют ваши соборы, а вас — мои трудности.
Она стояла против света, и изящные контуры ее тела отчетливо просматривались сквозь блузку. Мои добрые намерения исчезли. Я понял: сейчас она уйдет навсегда.
— Подождите минутку…
— Прощайте, Дэвид. Спасибо за ленч. Отправляйтесь домой писать вашу книгу. Уверена, она будет иметь большой успех. — Она пошла по проходу между столиками. Пьеро поклонился ей, а она, на несколько секунд остановившись, что-то ему сказала. Ее силуэт обрамлялся солнечным светом, а сквозь складки юбки я видел темноватые контуры ее стройных ног и округлые линии бедер. Не оглянувшись, она вышла на улицу.
А я сидел, ощущая с ее уходом пустоту и злость. Смотрел на то место, где она остановилась, заговорив с Пьеро, и проклинал свою чертовскую глупость, свои никому не нужные принципы, но внутренний голос нашептывал, что я сделал все правильно.
Пьеро подошел к столику:
— Вы довольны, синьор Дэвид?
— Да, спасибо, все было прекрасно. Счет, пожалуйста.
— Какая красивая синьора!
— Счет, Пьеро!
Он ушел, вернулся со счетом и подал его, но без улыбки на своем добродушном лице. Я отдал ему купюру в тысячу лир.
— Оставьте сдачу себе. Пьеро.
— Но этого слишком много! — воскликнул Пьеро. — Я же вижу, вы сами нуждаетесь в деньгах…
— Оставьте сдачу себе и не приставайте ко мне! Он поспешно возвратился за стойку и уселся там, бросая на меня удивленные и соболезнующие взгляды.
Я потянулся за своим окурком.
И тут я увидел брошь.
Возле пепельницы, наполовину прикрытая салфеткой, лежала бриллиантовая брошь. Брошь, должно быть, каким-то образом выскользнула из сумочки, когда она доставала платок. А может, Лаура оставила ее тут, зная, что я найду ее.
У Торрчи была небольшая квартирка на улице недалеко от Пьяцца Лорето. На этой площади была установлена виселица с телом Муссолини. А Торрчи был ярым антимуссолинистом и приложил огромные усилия к поискам квартиры именно в этом месте, чтобы утром, идя на «промысел» к собору, плюнуть на то место, где когда-то тело Муссолини оплевывалось разъяренной орущей толпой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10