Кормили в столовой отменно. Курсантам предлагалось «убой­ное» четырех­разо­вое питание в большом зале первого этажа; инст­рукторы, препо­дава­тели и сотрудники школы поднимались в малый зал на второй.
Рядом с нижним фойе имелась смежная комната с дюжиной рако­вин для мытья рук. Пе­ред ужином Жиндарь надолго задержался у по­следнего умывальника, с особой тщательностью намыливая ладони и косо поглядывая на за­ходивших и покидавших туалетную комнату товарищей. Улучив же момент, когда никого, кроме Дорохова не ос­талось, быстро закрыл воду и, проходя сзади, с размаху всадил ему в бок что-то острое…
Сложно сказать, что замышлял Жиндарь, и контролировал ли он в тот момент свой разум. Возможно, врожденные озлобленность с жестокостью, некогда затуманившие его разум на границе Ингушетии с Чечней и сейчас сыграли с ним дьявольскую шутку. Хотел ли он просто подранить обидчика или же намеревался нанести несколько коварных ударов, дабы Артур истек кровью и о личности нападав­шего никто и никогда не узнал?..
Во всяком случае, капитан выяснять этого не стал, а поспешил ответить ударом на удар – мгновенно развернувшись, резко саданул Жиндарю локтем в подбородок; сбил с ног правым кулаком и… со­гнувшись от боли, нащупал торчащую в своем боку стальную вилку.
Подозрительно осмотрев травму, дежурный врач медсанчасти напрасно пытался дознаться от позднего пациента о природе ее по­яв­ления.
– На автодроме налетел на что-то во время вечерней пробежки. Темнело уж – не видел… – твердил тот и отмахивался: – Ерунда, че­рез неделю зажи­вет. И не такое раньше приключалось.
– Увы, мой друг, рана хоть и не проникающая, но рваная и до­вольно глу­бокая. Могло быть гораздо хуже, – качал головой доктор, обрабаты­вая там­понами окровавленный бок. А, делая укол под ло­патку, приго­варивал: – Сейчас я тебя заштопаю… Потом несколько дней поле­жишь в на­шей палате: проколем курс антибиотиков, да и нагрузки тебе пока возбраняются. Ну, а после выписки с недельку только тео­ретические занятия; максимум, что могу позволить – стрельбище…
Затем последовали два укола местного наркоза, приглашение раздеться и лечь на высокую кушетку, покрытую клеенкой и тонкой простыней. Лежа под ярко светив­шими лампами на этом подобии «операционного стола», Дорохов почти не чувствовал копошивше­гося в его теле «портного» и лениво размышлял над подлой сущно­стью Жин­даря.
«Странно… И откуда берутся такие уроды? Не смогли выправить годы, проведенные под пулями, под обстрелами. Даже там, в Чечне – перед друзьями и подчиненными не смог сдержаться, натворил под­лостей – насиловал, издевался над беззащитными девчонками. А по­сле хладнокровно убил… Вот из-за таких сволочей нас там и ненави­дят. Ублюдок! Но, похоже, это у него на­долго. Навсегда…»
– Извини, приятель, но мне придется написать обстоятельный рапорт о твоем визите и подозрительном характере травмы, – вне­запно отвлек голос доктора. – Вставай. Осторожно, не делай резких движений.
– Мне-то что – пишите, – равнодушно отвечал кур­сант, свешивая ноги с кушетки. – Где можно сполоснуться?
– Идем, провожу. Только аккуратнее – шов не намочи.
– Не вопрос…
* * *
После проверки личного состава ответственный инструктор док­лады­вал о готовности к отбою дежурному по учебному Центру, пере­давал полномочия старшине группы, запирал снаружи небольшую ка­зарму, похожую на од­ноэтажный финский домик и до утра удалялся восвояси.
Внутри казарма была разде­лена на небольшие отсеки, в каждом из которых умещалось по три кровати, три тумбочки и три узких встроенных в стены шкафа для одежды. В конце общего коридора располага­лись душевые, туалет, крохотная бытовая комната и класс самопод­го­товки. И все же здешние спартанские условия были не­сравнимо лучше условий содержания на гауптвахте или в следствен­ном изоляторе. Приходилось только сожалеть о том, что в казарме курсанты появлялись лишь после ужина – для ночного отдыха.
Оська с Дороховым поселились, конечно же, рядом; а третьим, по соседству поселился молчаливый здоровяк из Сибири – бывший омо­новец, основа­тельно искалечивший по пьяни какого-то чинов­ника…
Сегодня Сашке приходилось поторапливаться – завтра друг вы­писывался из санчасти, а заду­манное дельце следовало обстряпать в его отсутствие. Подозрения в первую очередь могли пасть на друга и тогда… Впрочем, замысел Оськи исключал подобный исход событий.
До сего дня все склады­валось удачно: испугавшись последствий подлой выходки, Жин­дарь примолк, затаился – был тише воды, ниже травы. Видимо, опасался откровений по­страдавшего и ждал расправы от начальства. Ос­тальные курсанты, зная о причине конфликта, почти пе­рестали об­щаться с винов­ником происшествия. Руководство Цен­тра, невзирая на партизанское молчание Дорохова, похоже, тоже о чем-то догады­валось, однако, не имея ни одного факта против Жин­даря, пока молчало…
Еще вчера перед отбоем Осишвили вышел покурить на улицу и долго прогуливался под светившимися окнами казармы. Выкурив подряд три сигареты, внимательно осмотрел привинченные к про­емам решетки и сделал то, без чего затея была бы обречена на не­удачу.
А сегодняшней ночью настал черед главного действа…
В начале мая светало рано, потому старт операции Сашка на­зна­чил на половину третьего ночи. Дабы не проспать, глаз не смыкал и регулярно посматривал на светящий фосфором циферблат наруч­ных часов…
«Пора!» – мысленно скомандовал он за пять минут до намечен­ного времени. Тихонько поднявшись с кровати, прислушался… Со­сед-омоновец громко сопел;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79