Были, оказывается, проверочные комиссии. Так вот, председатель одной из проверочных комиссий, а именно т. Виттенберг, потребовал для Голикова суда и высшей меры наказания, то есть расстрела.
Биографы Голикова утверждают, что суд не состоялся. Научный сотрудник Института Истории Хакасии Сергей Михайлович Тодышев уверял меня, что суд был и что Голикова приговорили к расстрелу, но что Тухачевский (поделец Голикова по тамбовским кровопролитиям), находясь с то время на высоте государственного положения, спас своего бывшего подчиненного, отозвав его из Красноярска в Москву «для лечения». И то и другое правдоподобно, ибо к этому времени всем стало ясно, что Голикова нужно лечить. Что он не просто убийца (все чоновцы – убийцы), но что он убийца – псих, что он убийца – маньяк.
Воспоминания Бориса Германовича Закса (приведенные нами выше) о последующих годах жизни Голикова, ставшего с 1926 года уже Гайдаром, подтверждают это предположение. Но все-таки, сколько нужно было натворить, чтобы содрогнулось даже губернское чоновское начальство! Несомненно, сыграло роль и следующее немаловажное обстоятельство. В Тамбовской губернии истребляли русских мужиков (женщин, детей), но вокруг жили тоже русские люди, и истребители тоже считались – русские. В Хакасии же действия Голикова были направлены главным образом на «инородцев», на нацменьшинство. Тем самым эти действия как бы забивали клин между хакасами и русскими, ибо советская власть (сколько бы ни кричали об интернационализме) воспринималась всюду в стране, как власть русская. До сих пор еще талдычат на Западе: «Русские танки в Афганистане», «русские танки на улицах Будапешта», «Козырев – русский министр иностранных дел»… Тогда не исключено, что Голикова надо было наказать, дабы успокоить возмущение нацменьшинства (но тем не менее коренного населения Хакасии). Тогда не исключено, что для этого успокоения вынесли Голикову суровый приговор, а потом вместо расстрела тихонько отправили его на лечение в Москву. Чоновец чоновцу глаз не выклюет. Но из партии его все-таки исключили. А это по тем временам – не мало. И ни за что, за какие-нибудь мелочи едва ли вынесли бы такое решение. Хотя биографы и утверждают, что он ни разу с просьбой восстановить его в партии не обращался, что со стороны Голикова благоразумно, ибо при новом разбирательстве дела опять всплыли бы его «деяния» в Хакасии, но существует фольклор, что все-таки Голиков писал в ЦК с просьбой о реабилитации, на что Иосиф Виссарионович с присущим ему лаконизмом и ставя последнюю точку на «деле» сказал: «Мы-то его может быть и простили бы. Но простят ли его хакасы». А потом десятки разных школ, пионерских отрядов, пионерских лагерей, кинотеатров, улиц, домов культуры назвали именем Аркадия Гайдара, да так и зовут до сих пор.
Иван Николаевич Соловьев не бегал бегом (хотя бы и от Голикова), он ездил верхом на коне темно-золотой масти, которого купил за пять золотых царских рублей у одного своего станичника. Но активность его отряда начала затухать вовсе не по вине молодого комбата Голикова.
Вся эта история с поисками соловьевского отряда смешна и наивна. Соловьев особенно и не прятался. На той самой горе среди тайги, каменный пик которой прозывался «Поднебесным зубом», и вовсе не на камнях, а на нормальной травянистой земле были построены в нужном количестве избы, амбары, бараки, в которых жили члены отряда и многие семьи. Земляки Соловьева и жители других деревень и улусов знали, где располагается отряд, но чоновцы не лезли в глубь тайги, понимая, что уничтожить отряд все равно не удастся, а если и удалось бы, то только во много раз превосходящими силами. Чоновцы ограничивали деятельность отряда в тех случаях, если отдельные группы соловьевцев выходили для действия из тайги в подтаежные деревни. Тут могли быть и стычки. Но группы Соловьева выходили всегда внезапно, всегда в таких местах, где чоновцев было мало либо не было совсем. Уже говорилось, что разведка Соловьева под руководством Астанаева работала безупречно. Но дело в том, что активность отряда к началу 1924 года стала затухать сама собой. Тому было несколько причин. Во-первых, чоновцы стали посылать против Соловьева отряды, в которых было много соловьевских одностаничников. Своих односельчан Иван Николаевич убивать не мог. Однако чтобы понять главную причину «сворачивания» его борьбы, надо подумать над тем, какова была первоначальная или, скажем, основная цель Ивана Николаевича. Да, у него было полное неприятие советской власти. У его единомышленников в отряде – тоже. Да, он не мог равнодушно смотреть, как продотряды, осуществляя продразверстку, беспардонно грабят крестьян, отбирая у них хлеб, скот, шерсть, кожи, овчины, пеньку, валенки… все, что окажется под рукой. Он по мере возможности мешал этому грабежу. Он создал у себя в отряде в недоступной горной тайге микро-Россию, чтобы не дышать бескислородным воздухом советской действительности с портретами вождей, с первомайскими речами и шествиями, с леденящим душу большевистским климатом. Конечно, там в тайге у него была тоже неполноценная Россия. Она была без привольных пастбищ, без обильных урожаев, без шумных ярмарок, без ярких престольных праздников, без сенокосов, без девичьих посиделок, без хороводов, без казачьих плясок, без мирной – короче говоря – российской жизни. Но все же это была микро-Россия, хранящая в своей изолированности остатки, оттенки когда-то всеобщего климата великой Империи. Не думаю, чтобы он надеялся на расширение своего движения, на то, что оно охватит всю Енисейскую губернию, а тем более всю Сибирь, а тем более всю Россию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34