– Ты не совсем прав. Общая атмосфера изменилась и продолжает изменяться к лучшему. Вспомни: совсем недавно не существовало даже Российского общества по охране памятников старины, а теперь оно есть. Принят специальный закон об охране памятников истории и культуры. Статья об охране памятников записана в новой Конституции.
Вот мы едем в Калужскую область, в этой области сейчас насчитывается пятьдесят реставрируемых памятников, в 1972 году был создан Козельский участок Калужской реставрационной мастерской. С тех пор, то есть с 1972 года, освоено 164 тысячи рублей. А в 1978 году из запланированных на Оптину пустынь 44 тысяч рублей освоена 41 тысяча.
– А по стране?
– Пятьдесят миллионов.
– Тоже, конечно, деньги. Но сам понимаешь, что такое сорок тысяч для Оптиной пустыни. Это же цена подмосковной дачи. А если заново строить, еще и не уложишься. И пятьдесят миллионов для страны…
Получается, что мы, каждый из нас, и даже Общество по охране памятников старины, бьемся за каждый памятник в отдельности, воюем за какую нибудь одну церковку и, случается, отвоевываем ее. Но разве это правильно, что приходится воевать?
Машина мчалась, земля с обеих сторон дороги медленно поворачивалась, как два грандиозных диска, показывая нам все новые и новые подробности и как бы иллюстрируя наш разговор либо полным отсутствием украшающих землю архитектурных элементов, либо их запущенным видом, либо непродуманными и находящимися в вопиющем диссонансе с окружающей природой застройками. Но разговор наш постепенно переместился в другую область.
– Так как ты думаешь, – спросил я, – Есенин в детском возрасте мог побывать в Оптиной пустыни?
– На девяносто процентов уверен, что был. Бабка таскала его по всем монастырям вблизи рязанской земли. А здесь – далеко ли?
– А Бунин?
– Едва ли…
– Почему же? Так близко. Его места.
– Думаю, что где нибудь остался бы след: в рассказах, в воспоминаниях, в письмах. Следа никакого не осталось. Знаю, что в конце жизни, в Париже, в лютой тоске по России, когда писал «Освобождение Толстого», мысленно облетал весь Козельский уезд, и Оптину, безусловно, но в реальности не был. Если где нибудь в архивах обнаружится след – будет открытие.
– А как понимать строку у Анны Ахматовой: «И Оптиной мне больше не видать»?
– Загадка. Как биографический, факт ее посещение Оптиной не удостоверено. Но конечно, могла… Да господи, что же они, считали, что ли, кто когда какой монастырь посетил… А что, поэма Апухтина «Год в монастыре» представляет какой нибудь интерес? Действительно она об Оптиной? Стыдно признаться, не читал.
– Вообще Апухтина не читал или эту поэму?
– Стыдно признаться – вообще.
– Ну, как тебе сказать? Декламация. Однако дружил с Чайковским. Есть обширная переписка. Его стихи хорошо ложились в романсы. В меру красиво, в меру сентиментально. «Пара гнедых». «Сумасшедший». Знаешь, наверное: «Все васильки, васильки, сколько мелькает их в поле…» Не любил нигилистов и расшатывателей:

Мне противно лгать и лицемерить,
Нестерпимо отрицаньем жить…
Я хочу во что нибудь да верить,
Что нибудь всем сердцем полюбить.

А в общем, поэтов аналогов можно найти и сейчас. Что касается его монастырской поэмы, то он ведь из Калужской губернии и в Оптиной бывал много раз. Можно с уверенностью говорить – формально в поэме имеется в виду Оптина пустынь. Есть приметы и в описании:

Меж кельями разбросанными – сад,
Где множество цветов и редкие растенья,
(Цветами монастырь наш славился давно),
Весной в нем рай земной…

Но, строго говоря, в поэме – вообще монастырь. Человек хочет уйти от боренья страстей, от любви к женщине, спрятаться в монастырь. Но женщина и жизнь побеждают. Он бежит к женщине. Вот и вся поэма. Для этого годится любой монастырь, не обязательно Оптина. Так оно в поэме и есть.
– А Леонтьев?
– Константин Николаевич?
– Ну да.
– Так что – Леонтьев? Прожил многие годы в Оптиной. Есть целый том его писем из Оптиной, в частности Василию Васильевичу Розанову. Причем самое интересное тут – комментарии Розанова к этим письмам. Конечно, Леонтьев очень консервативен, но сколько мысли, какова твердость позиции… Христианство Достоевского, скажем, не принимал.
– И что противопоставлял ему?
– Ну, это сложно, чтобы в двух словах, это надо читать.
– Путаники они оба, и Леонтьев и Розанов.
– Да, но они плутали, но там, где не ступала наша с тобой нога… Не приснилось бы и во сне… Кстати, ты не помнишь, как там у Блока в одной из последних статей о синтетичности русской литературы…
В тот момент я пересказал Володе это место из статьи Блока своими словами, теперь же, сидя за письменным столом, протягиваю руку к книжной полке и цитирую точно: «Россия – молодая страна, и культура ее – синтетическая культура… Так же, как неразлучимы в России живопись, музыка, проза, поэзия, неотлучимы от них и друг от друга – философия, религия, общественность, даже – политика. Вместе они и образуют единый мощный поток, который несет на себе драгоценную ношу национальной культуры. Слово и идея становятся краской и зданием; церковный обряд находит отголосок в музыке; Глинка и Чайковский выносят на поверхность «Руслана» и «Пиковую даму», Гоголь и Достоевский – русских старцев и К. Леонтьева, Рерих и Ремизов – родную старину. Это признаки силы и юности…» Блок А. Без божества, без вдохновенья. Статья 1921 года.

.
…По дороге мы проскочили мимо многого интересного. Мимо Боровска, например, с его Пафнутьевым монастырем и могилой боярыни Морозовой, обогнули Калугу, не останавливались в Перемышле, не заезжали в Тихонову пустынь, в тот же Полотняный Завод.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85