– Вы ангел-хранитель или валькирия? – пошутил я.
– Что такое валькирия?
– Восприемница.
– Восприемница кого?
– Моей души.
– Тогда я – ангел-хранитель. – И начала прилаживать к моим венам в изгибе правого локти резиновую трубочку с игольчатым наконечником, тянущуюся вверх к стеклянным сосудам. Левую руку мне привязали к столу. Ноги тоже привязали. – Не волнуйтесь, Владимир Алексеевич. Сейчас я вам начну давать наркоз. Постарайтесь дышать поглубже, – и отвернула на резиновой трубочке зажим, так что какая-то жидкость, видимо, потекла ко мне в вену. Добросовестно я стал дышать как можно глубже и снова услышал над собой голос женщины: – Вы меня слышите? Вы меня слышите? Постарайтесь открыть глаза. Откройте глаза!
Я с трудом разлепил веки и увидел, что никакой операционной уже нет, а лежу я совсем в другой комнате, и тихо и протяжно от паха до коленки ноет мое бедро.
– Ну, просыпайтесь окончательно. Я приду часа через два.
В Америке теперь замораживают иных умерших миллионеров, чтобы потом, лет через сто или двести, оживить и вылечить. Значит, и для них не будет тоже никакого перерыва между закрытием глаз и открытием глаз? В моем случае прошло полтора-два часа. Но могло ведь пройти и два миллиона лет. И все равно не было бы даже мгновения, как не было никакого перерыва между двумя фразами врача-анестезиолога. «Постарайтесь дышать глубже… Откройте глаза». Не прошло и секунды. Совсем ничего не прошло. Никакого времени. Ноль. Полный ноль. Иногда не просыпаются от наркоза…
Хотя я и открыл глаза, но, должно быть, наполовину спал. Не сразу я пошевелил рукой, не сразу слегка поерзал, чтобы лечь поудобнее. Что-то мелькало в голове, какие-то голубые вспышки понятий и представлений, но все это в тумане, малоразборчиво и совсем необременительно. Одна лишь мысль прорисовывалась яснее других: не прошло и мгновения, а они уже сделали всё, что хотели. Отхватили пол-ляжки. Это еще хорошо. А то проснешься и осознаешь, что внутри у тебя нет, допустим, желудка. Каково?
Опять появилась милосердная сестра Галя, повезла меня к лифту; вниз, в палату. Помогла мне перелечь с высокой тележки на низкую койку. Улегся, умялся. От радости, что желудок у меня цел, тотчас выпил бутылку молока. Иван Адольфович немедленно подсел ко мне, пододвинул еще один стул, положил на него шахматную доску. Кося глазами и неловко нашарив левой рукой, я передвинул королевскую пешку.

22

Однажды в электричке, где-то между Серпуховом и Чеховом (ехал из гостей от Серафимы Федоровны и Николая Ильича), я прислушался невольно к разговору сзади меня на тех двух вагонных диванах, к которым сидел спиной.
– Если бы заранее знать, что, к примеру, через месяц умрешь. Ну или там через неделю.
– Что было бы?
– Как что? Полная власть и воля.
– Какая воля, если через неделю умрешь?
– Такая. Допустим, возьму и убью ненавистного человека. Меня судить, в тюрьму. А я – вот он, через неделю готов. Я тем против них вооружен, что известен мне смертный час.
– Кого же бы ты убил?
– Я не про себя, вообще говорю. Взять сейчас в поезде и зарезать пятерых, шестерых. Потеха! Меня – в кандалы, к расстрелу, а я и в ус не дую. Через неделю все равно помирать.
– Что за странные мысли!
– Да нет, это я только так. К примеру. Если такая философия… Или дачу у соседа поджечь. Тоже славное зрелище. Как начнет полыхать. Дорогие книги. Рояль…
– Убийство и поджог – это, пожалуй, ни к чему. Это уж слишком, – вступил в разговор третий. – А вот имущество распродать все что можно, деньги прогулять и пропить, сколько успеешь, это – да! Продать все, остаться, как есть, в одном костюме и рассчитать по дням. Скажем, помирать тебе назначено в понедельник, значит, в воскресенье пропивай последний двугривенный.
– Зачем же пропивать? – вмешался человек с тихим, но убежденным голосом. – Раздать все имущество другим людям. Вам все равно – смертный час, а им – поддержка…
Тут, пока не была произнесена новая, ответная фраза, в моем мозгу прокрутился весь этот разговор, и я понял, что он касается, пусть и в такой упрощенной форме, двух самых главных линий человеческого поведения, двух основных если не философских, то нравственных категорий.
Если бы человек жил в одиночестве (Робинзон), то схема «отдать и взять» осуществлялась бы у него только по отношению к природе. Но человек живет в тесноте. Ежедневно и ежеминутно он вступает в разнообразные отношения со своими сожителями по семье, по квартире, по городу, по обществу в конце концов. Как бы ни были разнообразны действия человека среди себе подобных, каким бы сложным ни было его поведение, все равно от двух основных функций «даю» и «беру» никуда не денешься.
Не будем касаться производственного упорядоченного так или иначе соотношения этих двух функций, тем более что в производственной сфере они часто не касаются сознания человека. Он отработал восемь часов и получает зарплату. Больше ли он отдал за восемь часов, чем взял в виде зарплаты, меньше ли, он об этом не задумывается. Будем считать, что пропорция тут сбалансирована Госпланом. Да и не об этом речь, ибо тут в некотором роде вынужденная отдача и вынужденная получка. Мы говорим не о производственном поведении человека, определяющемся в большой степени дисциплиной и жизненной необходимостью, а о его нравственном, добровольном поведении, о свойствах и качествах его души.
Нетрудно заметить, что тенденция «брать» развита у людей немножко больше, чем тенденция «отдавать». В этом многие философы видели основное зло рода человеческого, основной порок и основную причину его будущей гибели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34