Другого выхода у них не было. Приспособление среды (сознательное или инстинктивное, пусть разбираются историки) шло по двум направлениям. Во-первых, создавалось общественное мнение, что все, что было "до", - никуда не годится. Пушкина - с корабля современности! Очистить все музеи от старых картин и создавать новые музеи, с картинам, начиная с семнадцатого года. Вот, не угодно ли, декларация Малевича по поводу старого и нового искусства: "Мы предсказали в своих выступлениях свержение всего академического хлама и плюнули на алтарь его святыни. Но чтобы осуществить факты наших революционных поступей, необходимо создание революционного коллектива но проведению новых реформ в стране. При такой организации является чистая кристаллизация идеи и полная очистка площадей от всякого мусора прошлого. Нужно поступить со старым - больше чем навсегда похоронить его на кладбище, необходимо счистить их сходство с лица своего". Журнал "Искусство", № 1 - 2 (сдвоенный), 1919 год. Тут не всегда даже дело шло по линии охаивания качества, художественной ценности. Было бы все же трудно совсем зачеркнуть художественную ценность Толстого и Лермонтова. А совсем не переиздавать хотя бы и приспособленные к новому времени тексты было тоже нельзя. Тут достаточно было создать вокруг старого искусства атмосферу, что оно вот именно старое, отжившее и незачем по нему равняться. Начнем сначала. Таким образом создавалась нулевая отметка, начало шкалы, по которой можно было отмерять новых поэтов и художников. Родоначальниками советской поэзии стали считать, скажем, Казина, Жарова и Безыменского. Если бы эти поэты шли сразу вслед за Гумилевым, Блоком, Цветаевой и Ахматовой, то, во-первых, никто бы их не заметил, а вовторых, если бы сказали, что Казин, Жаров и Безыменский и есть уровень современной поэзии, то все увидели бы, что русская поэзия гибнет, переживает чудовищный спад. Ибо поставить Казина, Жарова и Безыменского рядом с Блоком и Гумилевым все равно, что поставить спичечный коробок рядом с десятиэтажным домом. Если же спичечный коробок поставить на пустой стол, то он будет все же предметом, стоящим на столе, будет возвышаться, организовывать, так сказать, ландшафт стола, отбрасывать тень и вообще смотреться. Когда же люди привыкнут, что Казин, Жаров и Безыменский есть нормальный уровень современной поэзии, когда после этого появятся люди с проблесками одаренности, вроде Сельвинского, то этих поэтов легко будет провозгласить крупнейшими, если не гениями. Действительно, разве не гений Сельвинский по сравнению с Казиным, Жаровым и Безыменским? Но по сравнению с Блоком? Только забыв о том, что были "Скифы" и "Незнакомка", "Девушка пела в церковном хоре", весь цикл "Родина", "Сон", то есть только забыв о стихах Блока, можно всерьез восхищаться "Гренадой" или "Рабфаковкой", да и всей поэзией Светлова. Хотя, конечно, если забыть о Блоке, с десяток стихотворений Светлова производят впечатление стихов.
Однажды был случайно проведен выразительный эксперимент. Сидели писатели на террасе Дома творчества в Малеевке, говорили о стихах. Немного спорили, стали читать Светлова, Гудзенко, Межирова, Алигер, Смелякова, Асеева, Уткина. Звучали профессиональные, крепко сколоченные строфы, исторгая у слушателей разные степени одобрения и восторга. Причем, как это бывает, когда стихи знают и могут читать все собеседники, шла своеобразная эстафета. Едва затихала строфа одного поэта, прочитанная одним чтецом, другой подхватывал, из того ли, из другого ли поэта, и поэзия продолжала звучать. Надо полагать, что читались лучшие стихи и лучшие строфы.
* * * Они улеглись у костра своего, Бессильно раскинув тела, И пуля, пройдя сквозь висок одного, В затылок другому вошла.
* * *
В двадцать пять с небольшим свечей Электрическая лампадка. Ты склонилась сестры родней Над исписанною тетрадкой.
* * *
Ночь надвинулась на забой, Перемешиваясь с водой. Ветер мокрый и черный весь Погружается в эту смесь.
* * *
Но "Яблочко"-песню Играл эскадрон Смычками страданий На скрипках времен.
* * *
Я не знаю, где граница Между севером и югом, Я не знаю, где граница Меж товарищем и другом.
* * *
Ах, шоферня, пути перепутаны Где позиция? Где санбат? К ней пристроились на попутную Из разведки десять ребят.
* * *
Сосчитали штандарты побитых держав. Тыщи тысяч плотин возвели на реках. Целину поднимали, штурвалы зажав В заскорузлых, тяжелых, рабочих руках.
* * *
Можно написать: "Тропа вела Не то на небеса, не то на Елань". Мы ж хотим без выдумок, Что нам жизнь дала, Рассказать о видимых Людях и делах.
* * *
Катя Соломатина кончала Первый медицинский институт... На этом месте чтец замолчал на минуту, забыв, наверное, очередную строку, а я воспользовался паузой и потихонечку начал читать: Похоронят, зароют глубоко, Бедный холмик травой зарастет, И услышим - далеко, высоко, На земле где-то дождик идет. Ни о чем уж мы больше не спросим, Пробудясь от ленивого сна. Знаем, если негромко, - там осень, Если бурно - там, значит, весна. С чем можно было сравнить впечатление? Как если бы среди погремушек запела скрипка. Как если бы среди гомона и дурно, хором исполнявшейся за столом песни прозвучал сильный голос певицы драматическое сопрано. Надо еще иметь в виду, что они читали, выбирая лучшее из разных поэтов, я же прочитал самый рядовой, самый незаметный, проходной стишок Блока. Но вот все, что читалось, чудесным образом померкло, сникло и уничтожилось, словно электрическая лампочка, забытая с вечера, когда в окно уже ударило настоящее солнце. Мишура, латунная фольга по сравнению с полноценным, глубоко мерцающим золотом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139