Но каждый здравомыслящий человек, подумав, поймет, что мода управляема. Значит, кому-то выгодно, ищите, кому это выгодно... Так нас учил наш Великий и Вечно живой, чей труп хранится в Москве на Красной площади... "Во всяком явлении ищите, кому это выгодно..." Значит, кому-то выгодно, нужно, чтобы шведы, немцы, русские, японцы, греки забыли про свои национальные духовные ценности и производили бы наднациональную абстрактную живопись. Кому-то выгодно, чтобы все, забыв про свои национальные признаки, смешались в одну бесформенную массу. Во всеобщий бесформенный винегрет. Или вот. Почему мы, "дети разных народов", как говорит лучший друг Владимира Алексеевича советский поэт Лев Ошанин, почему мы все должны слушать, на всем земном шаре, музыку, порожденную негритянскими ритуальными мелодиями и ритмами? Понятно, почему все в восемнадцатом веке танцевали французские танцы - котильоны, менуэты. Франция была самой просвещенной страной, самым цветущим государством, пока ряд революций не сделал ее заурядной, посредственной страной. Понятно, почему тогда менее просвещенные страны заимствовали искусство у Франции. Но почему сейчас цивилизованные народы, породившие Канта, Шопенгауэра, Шекспира, Гёте, Достоевского, Вагнера, Чайковского, Рахманинова, почему они все перешли на музыку и на танцы африканских отсталых людоедов - кто из вас мне это объяснит? - Однако и вы теперь сделали фоном нашей беседы музыку, основанную на тех же ритмах... Джаз.. - сделала выпад итальянка. - Когда приходят гости, стараешься подавать им их любимые блюда. - Что же, вы не могли угостить нас чем-нибудь русским, национальным? - Я могу, - вдруг несколько другим тоном, я бы сказал, понастоящему серьезным тоном сказал Кирилл. - Но русская музыка потребует полной тишины и внимания. Гоготать под нее не будем. Все ли согласны на полчаса тишины? Возражений не последовало. Кирилл остановил проигрыватель и сменил пластинку. Обычно после шумного, грохочущего джаза, после диких, но чем-то захватывающих, а то и эротических ритмов резкий переход на человеческую музыку труден, если возможен. Теперь же, то ли устав от шума и споров и обрадовавшись тишине, то ли поддавшись той серьезности, на которую сумел нас настроить Кирилл, мы начали буквально впитывать в себя каждый звук. Это был диск Козловского, на который он отдал все лучшее, что откристаллизовалось у него за долгую творческую жизнь. Кто слышал эту пластинку, тот помнит, что все там неторопливо, обстоятельно, с долгими проигрываниями на гитаре, с поразительной чистотой тона, с ювелирной отделкой. "Не пробуждай воспоминаний", "Гори, гори, моя звезда", "Я встретил вас". Все мы затаили дыхание, не только потому, что нас призвал к этому хозяин дома. Я думаю, что если бы невпопад, утром, скажем, прозвучали бы по радио эти романсы, прошел бы мимо, продолжал бы есть яйца всмятку или читать газету. Теперь же так совпало наше общее настроение, что мы не шелохнулись, пока звучал этот голос. Вместо лохматых, с дикими взглядами молодых людей, трясущихся в современном дансинге, в бесчисленных кафешках и на домашних вечеринках (на эти картины настраивала предыдущая музыка), возникали красивые и красиво одетые люди, в длинных платьях, гостиные, рояль, сдержанные жесты, отточенные манеры, лунные парки, цветы, молитвы. И в голосе певца тоже подлинные человеческие чувства - печаль и любовь, тоска и удаль. И гитара... Ах, какая гитара сопровождала певца! Вот урок так урок! Замерев душой вместе с иностранцами, я почувствовал в себе прилив неизъяснимой гордости, что хоть каким-то краем причастен к этому искусству, что оно мое, русское, и я русский, и Россия, и Пушкин, и этот Булахов, и Тютчев - все это мое родное, а пробудившаяся гордость тотчас сочеталась с чувством горячей благодарности к еще вчера незнакомому мне человек - Кириллу Буренину. Я почувствовал в себе желание идти за ним, быть его единомышленником, помогать, если надо, делать все, что скажет... На другой день утром, около десяти - звонок Кирилла. - Вчера не удалось поговорить. Но жду. Очень важно. Лисенок передает привет. Ждет. В любой час. Я понял, что ждал этого звонка, обрадовался ему и готов хоть сейчас мчаться на проспект Мира. Теперь, днем, мы оказались в мастерской одни, то есть Кирилл, Лиза и я. - К нашему вчерашнему разговору о национальности. Прочитай эту страницу. В руках у меня появилась какая-то старая книга. По укоренившейся привычке я сначала посмотрел, где и кем издана: Смоленская губернская типография, 1909 год. "Любителям родной страны и старины". - Здесь, здесь, где подчеркнуто. Я читал. "Народы забывают иногда свои национальные задачи, но такие народы гибнут и превращаются в наземь, удобрение, на котором вырастают и крепнут другие, более сильные народы. Столыпин". - Глубокая правда, - не давал мне опомниться Кирилл. - Но только некоторые народы, возможно, забывают сами о своих национальных задачах, а некоторым помогают забыть. - Но ведь это Столыпин! Мракобес! Опора самодержавия. - Что вы знаете о Столыпине? - неожиданно вступил в наш дуэт негромкий, но сильный и уверенный голос Лизы. - Лисенок, давай кроши... По скуле... Нокаут... Справа, под дых... - Ну как - что? Реформа там... Столыпинская. Еще "столыпинский галстук" какой-то... У меня и правда, сколько ни крутились и ни бегали огоньки по миллиардным ячейкам памяти, ничего не выскакивало в виде конечного результата на тему "Столыпин", кроме столыпинской реформы да "столыпинского галстука", кроме слов - реакционер, цепной пес самодержавия. - Стыдно! Для русского писателя - позор! - Наше поколение ничего больше о нем не знало...
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139