«Подумайте только, мы были без оружия и не знали, не выставили ли эти свиньи против нас вооруженную охрану!» Атмосфера гомосексуализма вызвала у него отвращение. «В одной комнате мы захватили врасплох двоих голых молодцов». Он, по всей видимости, был уверен, что благодаря его личному участию в самый последний момент удалось предотвратить катастрофу: «Потому что только я мог это решить. Никто больше!»
Его окружение всеми силами старалось усилить неприязнь к расстрелянным руководителям СА, рьяно сообщая ему как можно больше подробностей из интимной жизни Рема и его свиты. Брюкнер положил Гитлеру на стол меню оргий, которые устраивала развратная компания. Они якобы были обнаружены в берлинской штаб-квартире СА и содержали множество блюд, полученные из-за границы деликатесы, лягушачьи окорочка, птичьи языки, акульи плавники, яйца чаек; к ним старые французские вина и лучшее шампанское. Гитлер иронически заметил: «Ну вот вам и революционеры! И таким-то наша революция казалась слишком вялой!»
После визита к рейхспрезиденту он вернулся очень обрадованный. Как он рассказывал, Гинденбург одобрил его действия, сказав что-то вроде: «В нужный момент нельзя останавливаться и перед крайними мерами. Нужно уметь проливать кровь». Одновременно в газетах можно было прочесть, что рейхспрезидент фон Гинденбург официально поздравил с этим событием своего рейхсканцлера Гитлера и прусского премьер-министра Геринга.
Руководство партии развернуло почти лихорадочно деятельность, направленную на оправдание этой акции. Она продолжалась несколько дней и закончилась речью Гитлера перед специально созванным рейхстагом, которая так изобиловала уверениями в невиновности, что в ней проглядывало сознание вины. Защищающийся Гитлер: ничего подобного мы не встретим в будущем, даже в 1939 г., при вступлении в войну. К оправданиям был привлечен и министр юстиции Гюртнер. Поскольку он был беспартийным и поэтому казался независимым от Гитлера, его выступление имело особый вес для всех сомневающихся. То, что вермахт молча принял смерть своего генерала Шлейхера, привлекло внимание многих.
Фельдмаршал первой мировой войны для буржуазии того поколения был достойным уважения авторитетом. Еще в мои школьные годы он олицетворял собой несгибаемого, стойкого героя новейшей истории; его нимб делал его для нас, детей, чем-то овеянным легендами, неосязаемым; вместе со взрослыми мы вбивали в последний год войны железные гвозди, по цене 1 марка штука, в огромные статуи Гинденбурга. С моей школьной поры он для меня был воплощением всякой власти. Мысль о том, что Гитлера покрывает эта высшая инстанция, успокаивала.
Не случайно после ремовского путча правая в лице рейхспрезидента, министра юстиции и генералитета примкнула к Гитлеру. Правда, она была свободна от радикального антисемитизма, носителем которого был Гитлер, она прямо-таки презирала этот взрыв плебейского чувства ненависти. У ее консерватизма не было общей основы с расовым бредом. Открыто выражавшаяся симпатия принятию Гитлером решительных мер имела иные причины: убийства 30 июня 1934 г. уничтожили сильное левое крыло партии, состоявшее преимущественно из представителей СА. Они считали, что их обделили при распределении плодов революции. И не без оснований. Потому что они были воспитаны до 1933 г. в духе ожидания революции и большинство из них всерьез приняло псевдосоциалистическую программу Гитлера. Во время своей непродолжительной деятельности в Ванзее я имел возможность наблюдать на низшем уровне, как какой-нибудь простой член СА с готовностью и самопожертвованием переносил лишения, тратил свое время, шел на риск, надеясь получить за это реальные блага. Когда эти блага заставили себя ждать, стало копиться недовольство и раздражение, которое легко могло приобрести взрывную силу. Возможно, вмешательство Гитлера действительно предотвратило «вторую революцию», о которой разглагольствовал Рем.
При помощи таких аргументов мы успокаивали нашу совесть. Я и многие другие жадно искали оправданий и делали нормой нашей новой жизни то, что еще два года назад приводило нас в замешательство. Оглядываясь назад, десятилетия спустя я поражаюсь необдуманности наших поступков в те годы.
В результате этих событий я буквально на следующий день получил задание: «Вы должны как можно скорее перестроить дворец Борзига. Я хочу перевести сюда из Мюнхена высшее руководство СА, чтобы в будущем оно находилось поблизости от меня. Идите туда и немедленно начинайте». На мои возражения, что там находится служба вице-канцлера, Гитлер только ответил: «Пусть они немедленно убираются! Не обращайте на это внимание!»
С таким заданием я немедленно отправился в резиденцию фон Папена, понятно, что директор бюро ничего не знал об этих намерениях. Мне предложили подождать несколько месяцев, пока подыщут и подготовят новые помещения. Когда я вернулся к Гитлеру, он пришел в бешенство и не только велел немедленно освободить помещение, но и приказал мне начинать работы, не обращая внимания на служащих.
Папен был неуловим, его чиновники медлили, но обещали через одну-две недели перенести все бумаги в соответствии с правилами во временную резиденцию. В ответ на это я, не долго думая, послал рабочих в еще не освобожденный дворец и велел им сбивать богатую лепнину с потолков и стен залов и передних, производя при этом как можно больше шума и пыли. Пыль просачивалась через щели в дверях в рабочие помещения, из-за шума стало невозможно работать. Гитлер счел это великолепным. Его одобрение сопровождалось остротами в адрес «запыленных чиновников».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33