Рыжая борода Степана Денисовича была немного сбита вправо, вероятно, оттого, что он часто теребил ее правой рукой.
Степан Денисович сказал:
- Да... Видите ли, какое дело! Я, собственно говоря, учитель, здесь недалеко, в Мотовиловке...
- Очень приятно. Коллега, значит...
Но Степан Денисович не поддержал моего оживления. Он захватил рукой большой участок рыжей своей бороды и суховато обьяснил, глядя чуть в сторону:
- Приятно - нельзя сказать. Я, конечно, люблю это делдо, но прямо скажу - не выходит. То есть методически выходит, а организационно не выходит.
- В чем же дело?
- Да... не то, что организационно, а можно сказать, в бытовом отношении. Я у вас прошу сейчас работу... кузнеца.
Я удивился молча. Он мельком взглянул на меня и продолжал еще более сухо, с особенной симпатичной солидностью, вызывающей большое доверие к его словам:
- Я - хороший кузней. Настоящий кузнец. Мой отец тоже был кузнец. В ремесленном училище. Я потому и вышел в учителя. А у вас тут все-таки заводик, и кузнец хороший нужен. И притом учитель.
- Хорошо, - согласился я. - Вам нужна квартира?
- Да как вам сказать? Комната, конечно, или две комнаты. Семья у меня значительная... Очень значительная.
Степан Денисович засосал губами и задвигался на стуле.
- Учительское дело хорошее, но такую семью невозможно содержать. И кроме того - деревня. Куда они пойдут, детишки?
- Сколько у вас детей?
Он посмотрел на меня и улыбнулся в первый раз. В этой улыбке я увидел, наконец, настоящего Степана Денисовича. Его озабоченное лицо ничего общего не имело с улыбкой: зубы в ней были веселые, белые, блестящие. С прибавлением улыбки Степан Денисович казался искренее и добрее.
- Это для меня самый трудный вопрос: отвечать прямо - стыдно, а часто все-таки приходится, понимаете, отвечать.
Его улыбка еще раз мелькнула и расстаяла за усами, а на ее месте снова вытянутые озабоченные губы, и снова он отвернулся от меня:
- Тринадцать. Тринадцать детей!
- Тринадцать? - завопил я в крайнем изумлении. - Да что вы говорите?!
Степан Денисов ничего не ответил, только еще беспокойнее завозился на стуле. И мне стало страшно жаль этого симпатичного человека, я ощутил крайнюю необходимость ему помочь, но в то же время почувствовал и озлобление. Такое озлобление всегда бывает, если на ваших глазах кто-нибудь поступает явно неосмотрительно. Все эти мои чувства разрешились в неожиданном для меня самого восклицании:
- Черт знает что! Да как же... да как же вас угораздило?
Он выслушал мой неприличный возглас с прежним выражением усталости и заботы, улыбаясь только краем уса:
- В семье может быть от одного до восемнадцати детей. Я читал: до восемнадцатого бывало. Ну... на мою долю выпало тринадцать.
- Как это "выпало"?
- Ну, а как же? Раз бывает до восемнадцати, значит, где-нибудь и тринадцать окажется. Вот на меня и выпало.
Я быстро договорился со Степаном Денисовичем. Хороший кузнец нам, действительно, был нужен. Степан Денисович рассчитывал, что кузнецом он заработает больше, чем учителем, наша организация могла пойти навстречу его расчетам.
С квартирой было хуже. Насилу-насилу я мог выкроить для него одну комнату, да и для этого пришлось произвести целую серию переселений и перетасовок. Правда, наши рабочие так заинтересовались столь выдающейся семьей, что никто и не думал протестовать. По этому поводу кладовщик Пилипенко сказал:
- А я считаю, что это свинство. Уступить, само собой, нужно, а все-таки человек должен соображение иметь и расчет иметь! Живи, живи, да оглядывайся. Скажем, у тебя трое, четверо, смотришь, пятеро стало! Ну, оглянись же, такой-сякой, посчитай: пятеро, значит, сообрази - следующий шестой будет. А то, как дурень с печи, - никакого расчета!
Но товарищ Чуб, старый инструментальщик, у которого было именно шестеро детей, обьяснил, что простая арифметика в этом вопросе ничего еще не решает:
- Такое сказал: счяитай! Думаешь, я не считал? Ого! А что поделаешь: бедность. Бедность, вот кто дела такие делает! У богатого две кровати, богатый себе спит и все. А у бедного одна кровать. Сколько ни считай, а она свое возьмет, и не заметишь как...
- Просчитаешь, - сказал кладовщик.
- Просчет происходит, а как же! - засмеялся и Чуб, который, впрочем, всегда любил веселый разговор.
Круглый и толстый бухгалтер Пыжов слушал их разговор покровительственно, а потом вне и свою лепту в дело обьяснения подобных феноменальных явлений:
- Просчет в таком случае вполне возможен. Главное здесь, в дополнительном коэффициенте. Если у тебя один ребенок, а второй, так сказать, в проекте, то ожидается прибавление ста процентов. Расчетливый человек и задумается: сто процентов - сильный коэффициент. Ну, а если у тебя пятеро, так шестой, что же, всего двадцать процентов - пустяковый коэффициент, человек и махнет рукой: была не была, рискую на двадцать процентов!
Слушатели хохотали. Чуба в особенности увлекала причудливая игра коэффициентов, и он потребовал немедленно приложения этой теории к собственному случаю:
- Ох ты, черт! Это значит, если у меня - седьмого подготовить, какой же выйдет... этот...
- Седьмого? - Пыжов только глянул на небо и определил точно:
- В данном положении будет коэффициент шестнадцать и шесть десятых процента.
- Пустяк! - в восторге захрипел Чуб. - Конечно, тут и думать нечего!
- Так и дошел человек до тринадцати? - заливался кладовщик.
- Так и дошел, - подтвердил бухгалтер Пыжов, - тринадцатый - это восемь и три десятых процента.
- Ну, это даже внимания не стоит, - Чуб просто задыхался от последних открытий в этой области.
Так весело все встретили Степана Денисовича, когда он приехал второй раз посмотреть на квартиру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21