- Что мне нужно, - еще лукавее ответил он.
Не будем судить, кто виноват в этом конфликте. Суд - трудное дело, когда неизвестны все данные. Мне и сын и мать одинаково понравились. Я большой поклонник оптимизма и очень люблю пацанов, которые настолько доверяют Советской власти, что уже и себя не помнят, и не хотят доверять даже родной матери. Такие пацаны много делают глупостей и много огорчений причиняют нам, старикам, но они всегда прелестны! Они приветливо улыбаются матери, а нам, бюрократам, показывают полную пригорошню потребностей и вякают:
- Отправьте меня в колонию.
- Отправьте меня в летную школу, я хочу быть летчиком!
- Честное словао, я буду работать и учиться!
И все-таки... Все-таки нехорошо вышло и у Коли, и у его матери. Как-то так получилось, что потребности сына вырастали по особой кривой, ничего общего не имеющей ни с материнской борьбой, ни с ее успехами и надеждами. Кто в этом виноват? Конечно, не дядя-директор. Пребывание у дяди только толкнуло вперед бесформеннй клубок плохо воспитанных претензий Коли.
И летняя школа, и колония, и даже кино и хорошая пища - прекрасные вещи. Естественно, к ним может стремиться каждый пацан.
Но совершенно понятно, что мы не имеем права считать потребностью каждую группу свободно возникающих желаний. Это значило бы создать простор для каких угодно индивидуальных припадков, и в таком просторе возможна только индивидуальная борьба со всеми последствиями, печально из нее вытекающими. Главное из этих последствий - уродование личностей и гибель их надежд. Это старая история мира, ибо капризы потребностей - это капризы насильников.
Поведение Коли на первый взгляд может показаться поведением советского мальчика, настолько захваченного движением истории, что бег семейной колесницы для него уже скучен. Общий колорит этого случая настолько симпатичен, что невольно хочется оказать Коле помомь и удовлетворить его неясные желания. Многие так и делают. Я много видел таких облагодетельстваованных мальчиков. Из этих мальчков редко получается какой-нибудь толк. Такие, как Коля, прежде всего насильники, пусть в самой самой дозе. Они подавляют своими требованиями сначала отца или мать, потом приступают с ножом к горлу к представителям государственного учреждения и здесь настойчиво ведут свою линию, подкрепляя ее всем, что попадается под руку: жалобой, слезой, игрой и нахальством.
И за советской физиономией Коли и за его детским притворством скрывается нравственная пустота, отсутствие каого бы то ни было коллективного опыта, который в двенадцать лет должен быть у любого ребенка. Такая пустота образуется всегда, если с раннего детства в семье нет единства жизни, быта, стремлений, нет упражнений в коллективных реакциях. В таких случаях у ребенка потребность набухает в уединенной игре воображения без всякой связи с потребностями других людей. Только в коллективном опыте может вырасти потребность нравственно ценная. Конечно, в двенадцать лет она никогда не будет оформлена в виде яркого желания, потому что корни ее покоятся не в водянистой игре чистой фантазии, а в сложнейшей почве еще неясного коллективного опыта, в сплетении многих образов близких и менее близких людей, в ощущении человеческой помощи и человеческой нужды, в чувствах зависимости, связанности, ответственности и многих других.
Вот почему так важен для первого детства правильно организованный семейный коллектив. У Коли этого коллектива не было, было только соседство с матерью. И каким бы хорошим человеком ни была мать, простое соседство с нею ничего не могло дать положительного. Скорее, наоборот: нет опаснее пассивного соседства хорошего человека, ибо это - наилучшая среда для развития эгоизма. В таком случае как раз и разводят руками многие хорошие люди и вопрошают:
- В кого он уродился?
Алеше четырнадцать лет. Он покраснел, надулся:
- Как, вы достали мягкий? Я не поеду в мягком!
Мать смотрит на него со строгим удивлением:
- Почему ты не поедешь в мягком?
- А почему в прошлом году было в международном? А почему теперь в мягком?
- В прошлом году было больше денег...
- Какие там деньги? - говорит Алеша презрительно. _ Деньги? Я знаю, в чем тут дело. Просто потому, что это я еду. Меня можно в чем угодно возить!
Мать говорит холодно:
- Думай, как хочешь. Если не нравится в мягком, можно и совсем не ехать.
- Вот видишь? Вот видишь? - обрадовался Алеша. - Могу и совсем не ехать! Все рады будете! Конечно! И даже билет можно продать. Деньги все-таки!
Мать пожимает плечами и уходит. Она должна еще подумать, что дальше делать с такими проклятыми вопросами.
Но Надя, старшая сестра Алеши, не так спокойна и ничего не откладывает. надя помнит тревогу гражданской войны, теплушки эвакуационных маршрутов, случайные квартиры прифронтовых городов, помнит стиснутые зубы и горячую страсть борьбы, терпкую неуверенность в завтрашнем дне и воодушевленную веру в победу.
Надя с насмешкой смотрит на брата, и Алеша читает в ее прикушенной губе еще и осуждение. Он знает, что через минуту сестра обрушится на него со страшной силой девичьего невыносимого презрения. Алеша встает со стула и даже напевает песенку - так он спокоен. Но все напрасно; песенку обрывает короткая оглушительная "очередь":
- Нет, ты мне обьясни, молокосос, когда ты успел привыкнуть к международным?
Алеша оглядывается и находит мальчишеский увертливый ответ:
- Разве я говорил, что привык? Я просто интересуюсь. Каждому интересно, понимаешь...
- А жестким вагоном ты не интересуешься?
- Жестким тоже интересуюсь, но только... это потом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21