– Какая магия? Нет у меня никакой магии.
– Верно, она быстро уходит. Но это ты сам виноват. И все же на кладбище ты смог поговорить со старухами на нашем языке. Потом увидел падающую женщину на эскалаторе, прежде чем она упала. Ха, да ты даже вызвал морского змея!.. Вся та магия, что я тебе дал, велика для обычного мальчишки, но я верил в тебя, Вальтер! Я хотел дать тебе все, чего никогда не получила бы твоя мать… Есть одна вещь, о которой я тебе не говорил. Может быть, и пора… Знаешь, почему я забрал тебя у нее? Я любил тебя, тут нет вопросов, и всегда тебя любил. Годы, проведенные вместе с тобой, были самыми счастливыми в моей жизни. Я признаю это. Мой собственный мальчик.
Он заплакал, долгими хриплыми рыданиями, прерывая их всхлипами, чтобы набрать воздуха. Я ждал. Я так крепко прижимал трубку к уху, что мне свело руку. Я переложил ее в другую.
– Помнишь, как ты принес мне камень? Тот первый раз, когда ты воспользовался магией? Принес большой кусок гранита и у меня на глазах превратил его в алмаз. И сказал, что вот так велика твоя любовь ко мне. О боже, я люблю тебя. Я бы любил тебя все оставшееся время, если бы ты не был так блядски человечен!.. За все, чему я тебя научил, за все, что дал тебе, любой разумный человек упал бы на колени и целовал мне ноги. Но не ты. Ты слишком похож на свою мать, засранец. Самовлюбленный, слабый, самодовольный. Мистер Кинозвезда… Я скажу тебе, почему забрал тебя у матери. Потому что она обещала любить меня, если я дам ей то, чего она хочет. «Сделай меня королевой, и я буду любить тебя всю оставшуюся жизнь», – вот что она мне сказала. Не спать со мной, а любить. Почему, ты думаешь, я вообще помогал ей? Почему дал ей всю магию, которой обладал? Она говорила так убедительно: «Мне все равно, если ты не можешь этого. Кому это нужно? Это вызывает в людях только печаль. Любовь не в прикосновениях – она в душе». Она заставила меня поверить ее глазам и не думать о том, что на самом деле творилось в этой населенной крысами голове… Моя ошибка. Твоя мать не умела любить людей, она любила только вещи. Думаешь, она любила твоего отца? Он был король, и это единственное, что она в нем любила… Когда родился ты, я увидел в ней какой-то проблеск – может быть, любви, может быть, нет. Но я понял: вот как я возьму верх над ней. Даже если она не любит своего ребенка, сам предмет, вышедший из ее тела, представляет для нее ценность. И я отнял у нее этот предмет. И заставил тебя полюбить меня больше, чем ты когда-нибудь мог бы полюбить ее… Приятнее всего было приходить к ней во сне, иногда вместе с тобой. Ты был таким прелестным ребенком. И мы показывали ей, чего она лишилась.
Я повесил трубку. Телефон тут же снова зазвонил, но что-то подсказало мне, что на этот раз звонит не он. Совсем не он. Я взял трубку.
– Уокер, пожалуйста, срочно приезжай. Минуту назад у меня началось кровотечение и никак не проходит. Пожалуйста, приезжай скорее. Я боюсь.
Я несся по окружной со скоростью восемьдесят миль в час, не останавливаясь на красный свет. В два часа ночи улицы были пустынны, но несколько раз я чуть не зацепил кого-то, отчего мое сердце выскакивало чуть ли не на заднее сиденье. Я резко свернул налево по Йоргенштрассе и помчался по узкой извилистой улочке, надеясь, что на моем пути никто не попадется. У Ватгассе появилась патрульная машина, и мы гнались несколько кварталов, пока я не осознал, что полицейские могут предпринять что-нибудь профессиональное – например, открыть по мне стрельбу. Я подрулил к тротуару, выскочил и побежал им навстречу, чтобы объяснить, что происходит.
Венская полиция известна своей фашистской нелюбезностью, но взгляд на мое лицо и сбивчивые слова убедили их, что я не валяю дурака. Патрульные велели следовать за ними.
По Доблингер-гауптштрассе мы пронеслись со скоростью девяносто миль в час, одна машина за другой. Когда мы промчались мимо бригады, ремонтировавшей трамвайный путь, один рабочий так перепугался, что бросился на другую сторону улицы. Я рассмеялся, потому что мне больше ничего не оставалось – разве что молиться.
Когда мы подъехали к дому, там уже стояла скорая помощь с распахнутой дверью. Мы все выскочили и бросились по лестнице, будто могли еще чем-то помочь.
Ее белая постель была вся в крови. Марис с закрытыми глазами лежала на спине, а один из врачей хлопотал у ее раскинутых ног. Ее пижамные штаны валялись в стороне, по зеленому расползлось красное. Марис была такой скромной женщиной, а тут стояли пятеро мужчин, четверо из них незнакомые, – и всё на виду.
Я подошел и прикоснулся к ее руке, которой она крепко вцепилась в спинку кровати.
– Марис, это я. Я здесь. Она не открывала глаз.
– Я знаю. Знаю. О! Только оставайся. Я знаю, ты здесь.
Я посмотрел на одного из врачей и перехватил его взгляд. Он покачал головой:
– Не знаю.
Сзади подошел один из полицейских и стал тихо говорить мне на ухо:
– Я был в Ливане с ооновскими войсками и видел там похожее. Может быть, это и ничего. Иногда вдруг начинается кровотечение. Это опасно, но не означает, что она потеряет ребенка. Просто ждите. – Он сжал мне плечо и отошел обратно к своему напарнику.
Врач, хлопотавший возле нее, впервые заговорил:
– Хорошо. Все, что можно сделать здесь, я сделал. Теперь мы отвезем вас в больницу. – Он посмотрел на меня. – Я думал, кровь не остановится, но она остановилась, так что мы сможем ее перевезти.
Марис широко раскрыла глаза и непонимающе огляделась.
– Уокер! Уокер, ты где?
– Я здесь, Марис. Вот я.
– Они хотят увезти меня в больницу.
– Да. Я поеду с тобой.
– Хорошо. Хорошо. Поедем в больницу. – Она посмотрела на склонившегося над ней человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87