Игрушки, яркие и хорошо попользованные, выглядели скверным предзнаменованием.
Гостиная не представляла собой ничего особенного. На одной стене висел вставленный в рамку рекламный плакат, приглашавший в Грецию, на другой – репродукция Ван-Гога. Я огляделся, ища фотографии, но ни одной не увидел.
– Вы любите пахлаву? Я купила свежей.
Не успел я ничего ответить, как она уже предложила мне сесть и вышла. Я выбрал большое мягкое кресло, сел и машинально откинулся на спинку. Но оно оказалось креслом-качалкой: не успел я ничего понять, как уже почти лежал на спине. Барахтаясь в попытках выпрямиться, я услышал смех – тонкий голосок звучал как визг разъяренного зверя. Проследив источник звука, я успел заметить лишь мелькнувшую в дверном проеме тень, которая исчезла, прежде чем мне удалось приподняться. Чуть погодя миссис Бенедикт вернулась и принесла на подносе кофе и тарелку пахлавы.
– Вы американец? Забавно. До войны у меня был друг-американец. Он учился в университете и, бывало, заходил после занятий.
У нее были красивые кисти рук, длинные и белые, с ухоженными, покрытыми красным лаком ногтями. Я смотрел на них, пока она наливала кофе. И тут по спине у меня пробежал холодок. Где-то в глубине памяти я узнал эти руки, я знал, какое значение она им придавала, я знал, что они делали, когда она занималась любовью, знал, как она подносила их к свету, чтобы любоваться ими, словно они были ее единственным маленьким шедевром.
– Осторожнее с креслом. Это качалка. Я взял у нее чашку.
– Я уже понял. Минуту назад чуть не убился. Ее лицо засветилось, и она от души рассмеялась.
Этот смех разительно отличался от того, что я только что слышал.
– Да, и я иногда тоже попадаюсь! Иногда забываю, сажусь и опрокидываюсь на спину. А Лиллису оно нравится. Он бы сидел здесь целый день, если бы я ему позволяла… Он сейчас придет, через минуту, так что вам лучше знать сразу. С виду он нормальный человек, но у него аутизм. Знаете, что это такое?
Я поколебался, прежде чем произнести это слово, но все же сказал:
– Он шизофреник?
– Вроде того. Лиллис живет в собственной голове. С виду он взрослый мужчина, но на самом деле – маленький мальчик, едва научившийся говорить. Он очень странный. Не удивляйтесь, если он войдет и совершит что-нибудь дикое. Да, он сумасшедший, но он мой сын. Вы увидите.
Она говорила будничным тоном, не смущаясь. Эта женщина так долго прожила со своей бедой, что это стало просто еще одной, хотя и трудной, частью ее жизни. Я всегда с величайшим восхищением относился к людям, которые, пусть даже только внешне, встречают такие сокрушительные удары судьбы спокойно и с достоинством. Их бремя оказалось бы немыслимым для большинства из нас, а благодарность за его несение минимальна.
– Он всегда был таким? Она откусила кусочек пахлавы и кивнула:
– Подарок от деда. Убив Морица, он до прихода полиции успел позвонить мне и сообщить, что сделал. Сказал, что вся вина за это лежит лишь на мне и ребенке. Мне потребовались годы, чтобы припомнить всю нашу беседу… сами можете представить мой шок, когда я это услышала. Напоследок это чудовище посоветовало мне сделать аборт, а то, мол, я еще пожалею.
– Вы верите, что он обладал такой властью?
– Да, обладал. У меня хватило глупости думать, что я могу победить его, но я ошибалась. Я ошибалась тридцать лет. – Она продолжала есть. – На острове Формори, где я выросла, была одна старушка, которая гадала по костям ягненка. И никогда не ошибалась. Знаете, что она сказала, когда мне было десять? Что я выйду за человека, который будет слишком хорош для меня, и что из-за этого я его потеряю… Вернувшись с войны, Мориц сказал мне, что в жизни для него нет ничего важнее наших отношений. То же он сказал и отцу, и за это старик возненавидел нас обоих. Много лет они были только вдвоем. Каспар считал, что так и останется. Он хотел быть для сына всем, прямо как больной. Он и был больной. Потом, когда появилась я, он увидел, что так не получится. Что, возможно, нормальный мужчина хочет от жизни чего-то еще, а не только чтобы папа гладил его по головке. Он сделал все, чтобы разлучить нас. Но я боролась с ним, мистер…
– Истерлинг.
– Мистер Истерлинг. Я боролась и отвоевала Морица у его отца, потому что могла ему дать больше, чем этот безобразный карлик, и он понял это. Так я победила. – Голос ее был полон разъедающих душу воспоминаний, разочарования и горечи. Таким он и останется до ее смертного часа.
Мне не представилось возможности как-то отреагировать на ее слова или что-то сказать, поскольку в дверях возник Лиллис.
Бывают женщины такой красоты, что заставляют забыть, кто вы и на каком свете. Подобное случается не часто, но когда встречаете такую – это, наверное, ужасно. Я никогда не понимал, как человек может жить с одним из таких созданий, не свихнувшись от паранойи или желания.
Но еще больше выводит из душевного равновесия мужчина, физическая красота которого выходит за пределы сексуального. Таких было много в «Сатириконе» Феллини, и помню, в молодости я ощущал неловкость от их неземного вида (и в то же время был пленен им). Какой замысел Бога они воплотили? Напоминать нам о возможном существовании небес и ангелов? Или в качестве насмешки над нами, смертными, ограниченными своей плотью, своим физическим бытием?
Лиллис Бенедикт был невообразимо прекрасен. Длинные волосы, блестящие и светлые, как пена прибоя, изящной волной застыли над высоким лбом цвета слоновой кости. Его большие синие глаза были посажены так же глубоко, как у матери, но казались слегка раскосыми, восточными. Лицо было удлиненным, совершенных пропорций, с полными малиновыми губами и белыми, как бумага, зубами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87