Я посмотрел на Марис, как она это воспринимает. Проводив их взглядом, она тихо проговорила:
– Должно быть, в городе многие женщины злятся на Николаса. У него дурная привычка позволять женщинам влюбиться, а потом забывать о них.
– Тебя это беспокоит?
– Когда я романтически любила его, это разрывало мне сердце. Теперь же мне грустно за него. Он так хочет, чтобы все его любили.
– И что же в этом плохого? Я тоже хочу, чтобы люди меня любили.
Она склонилась над столом и тронула меня за руку.
– Это не то же самое, и ты это знаешь. Мы всегда пытаемся как-то разобраться со своей одинокостью. Завоевывать любовь окружающих – это для Николаса его способ разбираться. И все бы ничего, если бы он не отшвыривал ее, завоевав.
– Что ты имеешь в виду, говоря «разобраться со своей одинокостью»?
– Все говорят: «Я не так счастлив, как хотелось бы, потому-то или потому-то. Вот если я справлюсь с этим, мне будет хорошо». А Николас думает, что его недостаточно любили. И потому его цель – заставлять интересных ему людей любить его, и он верит, что тогда ему будет не так страшно и одиноко ложиться спать и смотреть в темноту. И вот он завоевывает их любовь, но этого всегда оказывается мало. Всегда. Это озадачивает его, но он по-прежнему думает, что на правильном пути, и продолжает в том же духе… Разве ты сам не разбирался со своей одинокостью, Уокер?
Я слегка вздрогнул. Мы весь день говорили очень откровенно, в постели и вне постели. И все же этот вопрос как-то странно тронул и одновременно резанул меня, как бы процарапав длинными когтями след на грифельной доске души.
– Не знаю, что и ответить. – Я попытался улыбнуться, но улыбка погасла.
Марис снова коснулась моей руки и покачала головой.
– Не пойми меня превратно. Я ничего такого не имела в виду.
К счастью, официант подошел принять заказ, и мне не пришлось больше ничего говорить. Вместо этого я наблюдал, как Марис спрашивает его мнение о разных блюдах. Ее маленький рот двигался, как цветное пятнышко.
Почему ее вопрос так взволновал меня? Каково было подлинное имя моей одинокости? Неясность насчет моих настоящих родителей? Желание иметь партнера на всю жизнь, но потом бессмысленное предательство? Не влюбился ли я так быстро в Марис Йорк, потому что где-то в глубинах моей жизни было слишком много пустоты, одна большая пустота, которую нужно было поскорее заполнить?
– Господи боже мой, ты знаешь, кто это был? Эвелин Хекклер! Я не узнал ее. Она меняет прически так же часто, как я туфли. – Николас стоял у стола с бокалом вина в руке, очевидно еще не собираясь садиться.
– Чего ей нужно? Похоже, она была готова тебя растерзать.
– Точно, была! Ее муж Пьер снял этот жуткий фильм, «Аншлаг». Видели? Хуже некуда! Не знаю, что в нем ужаснее, режиссура или сценарий. И в одном интервью несколько недель назад я сказал это. Мои слова напечатали в журнале, и Пьер больше со мной не разговаривает, но Эвелин я увидел с тех пор впервые… А еще я сделал большую ошибку, закрутив с ней в свое время роман. Каждый раз, когда мы ложились в постель у нее дома, я видел рисунки ее детей на стенах спальни. Знаете, как угнетает, когда занимаешься этим делом, глядя на Фреда Флинтстоуна?
Он нагнулся к Марис и, прежде чем, наконец, сесть, поцеловал ее в макушку.
Через несколько минут принесли ужин, и мы все набросились на еду. У бедных креветок не осталось ни малейшего шанса на спасение. Пока мы ели, я рассказывал длинную глупую историю про Лос-Анджелес, отчего Марис и Николас хохотали на протяжении почти всего ужина.
Я ходил в колледж в Лос-Анджелесе и был там счастлив, загорая на солнышке. Но четыре года в этом городе убедили меня, что с меня хватит, хотя это действительно подходящее место для актеров.
Все умное и не очень про эту блестящую часть Соединенных Штатов уже рассказано. Но я уверен, что разговоры об этом штате будут продолжаться, пока в один прекрасный день он не расколется и не рухнет в море. Ведь будь то красивая женщина с тайной манией к убийствам или чудеснейшее место, изобилующее интересными, творческими людьми и возможностями, они, я думаю, именно тем и притягивают к себе внимание, что никогда не оправдывают наших ожиданий – лучших или худших – и потому вечно остаются обманчивой загадкой.
Ужин закончился кофе-эспрессо, граппой и сердечными рукопожатиями с руководством ресторана. Оказавшись снова на улице у своего автомобиля, Николас обнял нас обоих.
– Мне нужно посмотреть кассету одного актера, мне предлагают взять его для нового фильма. А я знаю о нем только, что у него длинный нос. Марис, я поспрашиваю насчет квартиры для тебя завтра. Уокер, позвони мне, ладно?
Мы смотрели, как он выруливает со стоянки и медленно удаляется по узкой улочке.
Я повернулся к Марис.
– Хочешь вернуться к Уши?
– Пожалуй, да. Знаешь, это был длинный день.
– Но хороший! Два изумительных дня подряд. Часто ли такое выпадает?
Взяв меня под руку, она положила голову мне на плечо.
– Хочу посмотреть все фильмы с твоим участием. У тебя есть копии? Ты посмотришь их со мной? Завтра снова сможем вместе повалять дурака? Можно взять твой номер телефона? Ты будешь моим другом?
Она повернулась и встала передо мной, нос к носу, продолжая задавать вопросы. Я нежно приложил руку к ее губам и кивнул в знак согласия на все.
Когда я вышел из дома Уши, вечер почти угас. Улицы были пусты, если не считать случайного такси, медленно кружившего, как одинокий волк. В Вене большинство жителей ложится спать в десять часов. Редко увидишь кого-нибудь на улице за полночь, а кого увидишь, те обычно идут домой. Я стоял у дверей, подняв воротник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87