— Вы так напряжены. В чем дело?
— Да ведь вы же тот самый Уэбер Грегстон! Это вы сняли величайший из всех виденных мной когда-либо фильмов: вы режиссер «Удивительной». Наверное, я кажусь вам дурой, да? — Вырвав у меня свою руку, она отступила на шаг и продолжала: — Если б вы знали, что для меня значит знакомство с вами! Я так стеснялась этой своей дурацкой руки в гипсе и боялась сморозить какую-нибудь глупость… Мне ужасно хотелось послушать вас… И, конечно же, я все испортила… — Она хотела добавить еще что-то, но тут из глаз у нее хлынули слезы.
Красивая плачущая женщина с рукой на перевязи, стоящая посреди улицы в Вене глубокой ночью, — эта сцена годится для кино, но никак не для обычной жизни.
Я спросил, не хочет ли она кофе, и мы направились в большое убогое кафе напротив. Даже в этот поздний час оно было залито желтым светом, а в воздухе стоял запах застарелого табачного дыма. Я даже помню название этого заведения: «Шмель». К счастью, в кафе «Шмель» хоть никто не жужжал.
Оказывается, у ее отца нашли рак поджелудочной железы. Приятель бросил ее потому, что она ему наскучила. Мы проговорили в кафе до трех часов, а затем поехали к ней на квартиру и совершили ошибку, занявшись любовью. Ничего хорошего из этого не вышло.
Но благодаря той ночи откровений и нескольким проведенным нами вместе следующим дням, случилось нечто гораздо более важное. Между нами завязалась дружба, которая исключительно благотворно повлияла на нас обоих. Очень скоро мы прониклись друг к другу такой симпатией, что поняли: мы обрели нечто жизненно важное и необходимое.
Под влиянием момента, мы с ней, бросив все, отправились на долгий уикэнд в Церматт, потому что в тот год зима в Европе выдалась очень снежная.
Есть на свете места, в которые люди влюбляются с той же беззаветностью и страстью, которые обычно приберегаются для большой человеческой любви. Чувствуя подобную влюбленность, сразу понимаешь, что это всерьез и надолго. А если повезет, то пребывание в подобном месте обогащает дальнейшую жизнь, придавая ей дополнительные измерения и позволяя глубже ее понимать.
В нашей любви там уже не было захватывающей дух страстности, столь характерной для начала отношений. Мы любили другу друга нежно, неторопливо и долго: просто двое близких друзей, прогуливающиеся по чудесному, знакомому городу.
В день отъезда мы сидели на балконе своего номера и, держась за руки, любовались Маттерхорном. Мы были утомлены и пресыщены, мы были буквально влюблены в тот миг нашей жизни, когда сумели принять верное решение, подарившее нам драгоценные снежные шапки, тишину и Schlagobers в кофе.
— Побег может стать дорогим удовольствием, но, согласись, иногда сбежать так же необходимо, как дышать.
— Что ты имеешь в виду? — Послеполуденное порыжевшее солнце устало клонилось к горизонту.
— Все это наше путешествие… перед тем, как сесть на поезд в Вене, я обернулась и напоследок окинула взглядом тот мир. Какая-то частичка меня понимала: после возвращения, независимо от того, как сложатся наши отношения, все будет иначе. Для меня что-то обязательно должно было закончиться. Вот поэтому… поэтому я и смотрела на Вену, будто в последний раз.
Все не так просто, Уэбер. Я ни за что не отправилась бы на уикэнд с человеком, которого не люблю. А мы ведь с тобой прекрасно знаем, что у нас вовсе не любовь. Зато время, проведенное с тобой, наконец позволило мне окончательно освободиться от «прежней себя» и понять, как выглядят многие вещи, если смотреть на них со стороны.
Кроме того, я поняла, что настало время возвращаться домой, в Америку. И я чувствую себя гораздо лучше, сознавая, что очень скоро там же окажется и мой друг, хотя и не мой возлюбленный, Уэбер Грегстон. Я очень тебе благодарна за это.
Она уехала через неделю, чтобы напоследок побыть с умирающим отцом. Пока я разъезжал по Европе, мы часто писали друг другу, а после моего возвращения в Штаты, она прилетела в Калифорнию. Сексуальная часть наших отношений осталась позади, но мы по-прежнему были очень рады видеть друг друга.
Я познакомил ее с Филом Стрейхорном. Сначала они были буквально напуганы друг другом.
Она больше знала его как человека пишущего: была постоянной читательницей его колонки «Полночь в Голливуде», которую он вел в «Эсквайре» и очень ее любила. Узнав, что он мой лучший друг, и что я собираюсь их познакомить, она немедленно взяла в прокате первый фильм «Полуночи». И уже минут через десять, вскричав «Ну уж нет, с меня хватит!», выключила его.
— А как он выглядит?
— Ты хочешь знать, похож ли он на Кровавика? Нет, он самый обыкновенный лысеющий мужчина среднего роста.
— Слушай, Уэбер, но ведь это же просто кошмар какой-то! Мне и раньше доводилось видеть фильмы ужасов, но этот, по-моему, худший из всех. Взять хотя бы то место, где псы рвут на части ребенка.
— А-а, это босховский «Сад наслаждений». Вообще, большинство самых чудовищных своих сцен Фил заимствует из знаменитых картин или прочитанных книг. Кстати, я тебе не говорил, но у Фила два университетских диплома — по физике и истории искусств. Много лет он мечтал лишь об одном — реставрировать картины.
— Как же он тогда дошел до фильмов ужасов?
— Видишь ли, где-то за месяц до окончания университета он решил, что хочет снимать кино.
Он решил, что она слишком хороша для него.
— Фил, прошу тебя, пойди и поболтай с ней о чем-нибудь!
— Я делаю салат. — Он сказал это, не оборачиваясь.
— Ты не салат делаешь, а просто прячешься. Не забывай, ведь мы с тобой четыре года прожили бок о бок в одной комнате.
— Слушай, Уэбер, неужели же все это правда?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88