Я опустил окно со своей стороны и пригляделся к упитанным коровам, отгонявшим мух жилистыми хвостами. Далеко за ними бороздил ровное бурое поле трактор, в небе еле полз самолет.
— Мы будем на месте через несколько минут.
— Где? Можно спросить, куда мы едем?
— Нет, сами увидите. Это сюрприз.
Мили через три-четыре Анна, не посигналив поворотниками, круто свернула на узкую грунтовку и в лес, такой густой, что уже футах в пятнадцати, казалось, деревья смыкаются по обе стороны сплошной стеной. В машине посвежело, я ощутил густой аромат леса и тени. Дорога стала ухабистой, по нишам колес громко застучали камни.
— Никогда не думал, что в Миссури есть такие леса. Солнечные лучи то пробивались сквозь деревья, то меркли. Промелькнул олень, и я взглянул на Анну, заметила ли она.
— Не беспокойтесь, мы почти приехали.
Когда машина остановилась, я повертел головой, но ничего не увидел.
— Дайте мне угадать. Все эти деревья посадил ваш отец, верно?
— Нет. — Она заглушила мотор и бросила ключи на пол.
— М-м-м… Он часто гулял здесь?
— Уже ближе.
— Он писал все свои книги на том пеньке?
— Нет.
— Сдаюсь.
— Вы плохо старались! Ну да ладно. Я думала, вам будет интересно посмотреть, где жила Королева Масляная.
— Где жила? Что вы хотите сказать?
— У писателей же всегда спрашивают, откуда те берут своих персонажей. Так вот, отец списал свою Королеву кое с кого из местных обитателей. Пойдемте, покажу.
Вылезая из машины, я уже начал прикидывать фрагмент будущей биографии: «Дорога к дому Королевы Масляной петляла через лес, взявшийся неизвестно откуда. Главную героиню своей „Страны смеха“ Франс нашел в чащобе, которой, если уж на то пошло, и вовсе не полагалось там быть».
Нет, это ни в какие ворота. Пока Анна заводила меня в глубь Шервудского леса, я перебрал еще несколько вариантов вступления, но в итоге сдался. Собаки без устали гонялись друг за дружкой. Анна шагала футах в десяти передо мной, и я смотрел то под ноги, то на ее симпатичную попку.
— Я все жду, когда же выскочат Ганзель и Гретель.
— А если дикий волк?
И мысли унесли меня в то время, когда отец вместе с Хемингуэем ездил на охоту в Африку. Его не было два месяца — а когда вернулся, мама не пустила его в дом со всеми этими носорожьими головами, шкурами зебр и прочей всячиной, которую он хотел развесить на стенах.
— Вот оно.
Если я ожидал увидеть домик-пряник с дымом из трубы, пахнущим овсяным печеньем, то я ошибался. Это была деревянная халупа, кое-как сколоченная и покосившаяся набок, словно к ней прислонился великан. Два окошка; если когда-то в них и были стекла, теперь их заменили сосновые доски крест-накрест. На убогом крылечке не хватало нескольких половиц. Единственная ступенька треснула пополам.
— Смотрите под ноги.
— Вы сказали, что теперь здесь никто не живет, верно?
— Да, это так. Но и когда она была жива, дом выглядел почти так же.
— И кто «она» такая?
— Минуточку, сейчас покажу.
Анна вытащила длинный старомодный ключ и вставила в замок под бурой от ржавчины дверной ручкой.
— Чтобы попасть туда, нужен ключ?
— На самом деле — нет, но лучше так.
Прежде чем я успел спросить, что это значит, она толкнула дверь, и навстречу нам хлынул запах сырости и явного гниения. Анна двинулась было внутрь, но помедлила и обернулась ко мне. Я наступал ей на пятки, и когда она повернулась, мы оказались лицом к лицу. Она отступила на полшага, и мое сердце екнуло, осознав, как близки мы были в эту секунду.
— Постойте здесь минутку, я зажгу лампу. Пол весь дырявый, это очень опасно. Отец однажды так растянул ногу, что мне пришлось везти его в больницу.
Представив дыры в полу, змей и пауков, я зевнул. Обычно я зеваю, когда нервничаю, и оттого люди считают меня или очень храбрым, или совсем тупым. Иногда я не могу остановиться, все зеваю и зеваю. Мне стало смешно: один из величайших моментов моей взрослой жизни — прийти с дочерью Маршалла Франса в дом женщины, вдохновившей его на создание лучшего персонажа моей любимой книги… а я зеваю. Только что мне было страшно, а до того я думал о ее попке — не об Анне Франс, дочери самогу… а о попке Анны Франс. Как вообще биографам удавалось отграничивать свою жизнь от предмета своих трудов?
— Теперь можете войти, Томас, все в порядке.
Стены здесь были оклеены газетами, от сырости и времени ставшими желто-бурыми. Керосиновая лампа и свет из открытой двери делали шрифт похожим на марширующих по стене клопов. Подобным образом «украшали» свои жилища южные испольщики на фотографиях Уокера Эванса, но, когда сталкиваешься с этим в реальности, все выглядит еще печальнее и убоже. Посреди комнаты стоял некрашеный деревянный стол, и с обеих сторон к нему были аккуратно придвинуты два колченогих стула. В одном углу виднелась металлическая койка, покрытая серым шерстяным одеялом, вылинявшим в ногах, и с непокрытой тощей подушкой в изголовье. Вот так — ни раковины, ни печки, никаких безделушек, тарелок, одежды на крючках — ничего. Дом затворницы, строго блюдущей пост, или сумасшедшей.
— Жившая здесь женщина…
Снаружи, как взрывная волна, раскатился голос:
— Какого черта! Кто здесь? Если вы, вшивые ублюдки, опять сломали замок, я размозжу ваши вшивые головы!
По деревянному крыльцу глухо прогремели шаги, и вошел человек с дробовиком в левой руке; держал он его, как сорванный по пути цветок.
— Ричард, это я!
— Вы, вшивые ублюдки… — Он смотрел на меня и поднимал ружье поперек груди, когда Аннины слова проникли наконец сквозь его толстый череп.
— Анна?
— Да, Ричард! Трудно, что ли, посмотреть, прежде чем ругаться? Третий раз уже!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77