Яркий красный цвет вселял беспокойство и тревогу.
Она подошла и хотела прикоснуться к моему плечу, но в последнюю секунду передумала и опустила руку.
– Извини. Это я виновата.
– Тут никто не виноват, Вероника. Не думай об этом. Иногда тебе нужно к кому-то прикоснуться, чтобы почувствовать, что ты живешь. Нам обоим это было нужно.
– Так часто я мечтаю снова спать с тобой. А тут мы просто перепихнулись.
– И перепихнуться – тоже здорово. Особенно после такого.
Она села и осторожно положила голову на кухонный стол.
– Я так испугалась! А когда все кончилось, я разозлилась. Но когда он меня ударил, я очень испугалась, Сэм.
Я поставил на стол чайные принадлежности и стал ждать, когда закипит чайник. Мне было трудно смотреть на Веронику, видеть широкую окровавленную повязку, боль на ее лице. Я понимал, что близость была ошибкой, мнимым возвращением туда, куда ни один из нас уже не хотел возвращаться. И все из-за меня. По моей вине.
На улице снова пошел снег. Небо приобрело таинственный серовато-сливовый оттенок. На его фоне выделялись большие, медленно опускавшиеся белые снежинки.
– Что собираешься теперь делать?
Снежинки танцевали с таким прихотливым озорством, что я с трудом заставил себя отвернуться от окна. Вероника выглядела печальной и сокрушенной.
– Мне ничего не остается, кроме как ждать и делать, что он скажет. Ждать, какую отметку он мне поставит за курсовую работу.
Закрыв глаза, она потрогала пальцем повязку.
– Я ничего не могла сделать, Сэм. Я бы хотела... Я подошел к ней вплотную.
– Мне не хватало тебя, Вероника. Я все время думал о тебе. Ты ничего не могла поделать! На тебя напали.
В ее голосе звучала мольба.
– Но я думала, что встречусь с ним и смогу... Не знаю что. У меня голова идет кругом. Я хочу лечь. Если хочешь, иди домой. Со мной все будет нормально.
– Не дури! Я останусь. А ты ложись.
Она вздохнула и медленно встала.
– Я всегда хотела лишь быть твоим другом. Но когда случилось все это и мы сблизились, я сама все испортила... Теперь по твоему лицу я вижу, что этого не вернешь. Все кончено, и это моя вина. Все, что было не так, случилось по моей вине. Ненавижу это! Ненавижу то, что сама натворила, и, что еще хуже, я по-прежнему так тебя люблю! Но по твоему лицу вижу, что все кончено. Моя любовь лишь заставила тебя бояться меня, а секс – всего-навсего траханье, и больше я ничего не могу сделать.
У нее задрожали губы. Вероника закрыла глаза и крепко зажмурилась. Потом пошла в спальню и закрыла за собой дверь.

* * *

Я слышал, будто женщины говорят, что если бы помнили родовые муки, то никогда бы не решились рожать снова. Думаю, это правда и в отношении всего, что причиняет боль. Я испытал это на себе. Не могу объективно описать, что случилось со мной позже в тот же день. В моей душе, как в неисправном ядерном реакторе, какие-то защитные системы отключили ту часть памяти. И я рад этому, так как от всего запомнившегося, как бы ни ослабили его прошедшие годы, меня по-прежнему охватывает ужас.
Я ждал, что Вероника появится снова, но она не появлялась. Я сел на ее диван и прочел от корки до корки номер «Атни ридер». Потом уставился в окно на снег и постепенно сгущающуюся тьму, прошел несколько раз по комнате, включил телевизор... Что еще оставалось делать, когда она спряталась от меня и от той правды, которую сама высказала? С наступлением вечера комната лишилась и того сумеречного света, что проникал с улицы. Я лег на диван и быстро заснул.
Не знаю, сколько я проспал, но, по-видимому, прошло какое-то время. Это был глубокий, до океанского дна, сон, когда не помнишь даже, как закрыл глаза, не то что видения. Просыпаясь после такого сна, обнаруживаешь, что сила тяжести возросла десятикратно, так что думаю, меня разбудило мерцание, но может быть, такова избирательность моей памяти. Под моими закрытыми веками мерцал какой-то свет, но разбудить меня мог и Вероникин голос. Не помню точно. В нескольких дюймах от моего уха слышался мягкий, настойчивый шепот. Со множеством звуков «с». Не с этими ли звуками в мой спящий мозг проникла подсознательная тревога? Ответить невозможно, даже смешно пытаться. Вот что случилось.
Я проснулся, услышав рядом Вероникин голос. В комнате была кромешная тьма, не считая неизвестно откуда проникавшего мерцания. Какой-то шум, голоса – другие голоса, не только ее голос. Но ее голос был ближе всех. Я чуть ли не чувствовал, как тонкие волоски у меня в ухе дрожат от ее дыхания.
Вероника говорила:
– Кража. Это всегда была кража. Я всегда что-то крала у тебя. Секс, что-то священное. Только руку протянуть, Сэм. Иногда оно было так близко – внутри меня...
Я так крепко спал, что, несмотря на отчетливое мерцание перед глазами, не замечал ничего, кроме ее голоса. Я несколько раз моргнул, но не пошевелился – как животное перед последними в своей жизни фарами. Вероника все говорила. Тихим, соблазнительным голосом, ласковым, как пальцы любимой на шее.
Мои глаза наконец сфокусировались на дальнем конце комнаты, куда и смотрели. Там работал видеомагнитофон: на кассете мы с Вероникой в постели, занимаемся любовью. Я и не догадывался, что она снимала наши свидания, никогда не видел в спальне камеру. Тем не менее на экране были мы, с увлечением предававшиеся всей этой постельной гимнастике, издававшие стоны, о которых думаешь после, вспоминая любовь. Все это оказалось снято на пленку, Вероникино тайное домашнее кино.
Как долго она говорила со мной? Как долго сидела на полу рядом с диваном, в футе от меня, разговаривая и крутя эту пленку, пока я спал? Кто еще был бы на такое способен?
Она сказала что-то непонятное и рассмеялась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81