Потому что в деталях так много грусти. Какой я представляла себя блистающей и неотразимой, отправляясь в брюках-клеш на многолюдную вечеринку вскоре после свадьбы. Или рисунок Вилли, курящего сигару, и такого счастливого, потому что он закончил писать статью о Фишере фон Эрлахе, которая, как он думал, положит начало его карьере, но которую даже не опубликовали. Все рисунки я делала тщательно и со множеством подробностей, но сейчас я замечала на них лишь смешные брюки или пальцы мужа, возбужденно разметавшиеся по клавишам пишущей машинки. Но если это занятие угнетало меня, то почему я продолжала рисовать в альбоме? Потому что это моя единственная жизнь, и я не настолько претенциозна, чтобы думать, будто знаю ответ на это сейчас. Быть может, он придет ко мне, когда я стану старше. Я продолжаю надеяться, что лет через тридцать или сорок, когда я снова посмотрю на эти рисунки, на меня снизойдет некое откровение и поможет мне яснее понять различные куски моей жизни.
Я все никак не могла отыскать рисунок, который он хотел. Я перерыла все – корзинки для мусора, ящики столов, даже старые детские тетради для домашних заданий. Как безжалостно может стиснуть вас паника, когда вы не можете отыскать то, что ищете! Что бы вы ни искали, оно становится самым важным на свете, будь оно даже сущим пустяком – ключом от платяного шкафа или годичной давности счетом от газовой компании. Дом становится вашим врагом – он прячет то, что вы ищете, и глух к вашим мольбам. Рисунка не было ни в альбоме, ни на телефонном столике, ни в кармане пальто. Не отыскался он ни в серых прериях под кроватями, ни среди химических запахов под фальшивой сосновой облицовкой кухонных шкафчиков. Неужели мой сын действительно лишится г_л_а_з_а, если я не найду дурацкий маленький набросок? Да, так сказал тот старик. Я поверила ему, увидев фотографию, где были мы с Леоном.
Я пережила ужасный вечер, пытаясь остаться для всей семьи привычной нормальной «мамой», и одновременно лихорадочно обыскивая каждый уголок в поисках рисунка. За обедом я осторожно поинтересовалась, не натыкался ли кто-нибудь на него. Но никто рисунка не видел. Все привыкли, что по дому разбросаны мои рисунки и картинки. Иногда кто-нибудь брал приглянувшийся и относил в свою комнату, но мне и тут не повезло.
Весь вечер я постоянно поглядывала на Адама и начинала искать еще активнее. Глаза у него были самые обычные. но в то же время умные и приветливые. При разговоре он смотрел прямо на тебя и был очень внимателен.
К полуночи искать было больше негде. Рисунок пропал. Сидя за кухонным столом со стаканом апельсинового сока в руках, я поняла, что когда завтра встречусь с Четвергом в «Бремене», мне останется лишь выбирать – сказать правду или восстановить по памяти рисунок, который он требовал. Набросок был столь прост, что я не сомневалась, что смогу без труда изобразить нечто похожее. Но вот воспроизвести совершенно т_о_ч_н_о? Нет, невозможно.
Я прошла в комнату и взяла дощечку с прикрепленной к ней пачкой бумаги. По крайней мере, бумага будет точно такая же. Вилли покупал ее стопками, потому что она была дешевая и плотная, и нам обоим нравилось ею пользоваться. Такой листок не было жалко смять и выбросить, сделав ошибку. Я с легкостью представила, как скопирую сейчас тот проклятый набросок и перестану о нем думать. Ребенок, стоящий под деревом. Маленькая девочка в джинсах. Дерево – каштан. И что здесь особенного?
У меня ушло пять минут, чтобы нарисовать, еще пять – убедиться, что рисунок именно такой, каким я его помню, и еще пять минут он пролежал у меня на коленях, пока я приходила к выводу, что все безнадежно. Пятнадцать минут от начала до конца.
Не успела я усесться следующим вечером, а Четверг уже нетерпеливо барабанил пальцами по мраморному столику.
– Вы нашли его? Он с вами?
– Да. В сумочке.
Все его тело расслабилось. Лицо успокоилось, кисти рук мягко опустились на стол, а сам он откинулся на обитую бархатом спинку стула.
– Прекрасно. Дайте его мне, пожалуйста.
Он-то почувствовал себя лучше, а я нет. Как можно спокойнее я достала из сумочки измятый листок бумаги.
Выходя из дома, я смяла рисунок в тугой шарик, надеясь хоть немного обмануть его. Если он не станет слишком внимательно приглядываться, может, мне и повезет. А может, и нет. Шансов на удачу было немного, но на что мне было еще надеяться?
И все же глядя, как аккуратно он расправляет бумагу, как вглядывается в нее, словно это какой-то уникальный и бесценный документ, я поняла, что он может в любой момент заметить разницу и все полетит к чертям. Я сняла пальто и скользнула в кабинку.
Он оторвался от рисунка и посмотрел на меня.
– Можете погудеть, если хотите. Я закончу через минуту.
Я так любила это кафе, но сегодня этот человек превратил его неприятное, угрожающее место, где мне хотелось лишь одного – побыстрее покончить с этим делом и уйти. Даже вид Риттера, что стоял возле стойки и читал газету, раздражал меня. Как может жизнь нормально продолжаться, если какая-то скверная магия витает в воздухе, плотная, как сигаретный дым.
– У вас хорошая память.
– О чем это вы?
Он полез в нагрудный карман пиджака и достал лист бумаги. Развернув его, он подал мне тот самый рисунок маленькой девочки под каштаном, который я сделала.
– Так он был у вас!
Он кивнул.
– Мы сжульничали вместе. Я сказал, что рисунок у вас, а вы попытались подсунуть мне копию, сказав, что это оригинал. Кто из нас нечестен больше?
– Но ведь я не могла отыскать его именно потому, что он был у вас! Зачем вы это сделали?
– Потому что нам нужно было проверить, насколько хорошая у вас память.
1 2 3 4 5