Торвард, муж Фрейдис, были слишком слаб и нерешителен, чтобы прекратить это, а сама Фрейдис явно одобряла это неразумное противостояние.Я же стоял в стороне от всего этого. Я не желал принимать участия в разжигании распри и тогда только начал понимать, что чувствовал Торвалль, когда разгорелась вражда между христианами и приверженцами старой веры. Неизменная склонность к кровопролитию присуща северянам. Коль скоро кто из них встретит неуважение к себе, или ему только покажется, что его не уважили, он никогда этого не забудет. Ц коль скоро он не получит удовлетворения сразу же, то будет пестовать свою злобу до тех пор, пока все остальное в его жизни не померкнет перед нею. Он станет обдумывать месть, искать сторонников для этого дела и, в конце концов, осуществит его.Чтобы не дышать воздухом, отравленным злобой, стал я надолго уходить в леса, говоря, что иду на охоту. Однако же редко возвращался с иной добычей, кроме собранных мною диких плодов и кореньев. Я бродил вдали от жилья по два-три дня кряду, но отсутствия моего почти не замечали. Все были слишком заняты собою. Во время одной из таких вылазок, идучи в сторону, куда я прежде никогда не ходил, я вдруг услышал некий звук, смутивший меня. То были негромкие, несмолкающие, размеренные постукивания. На это звук я и двинулся по оленьей тропе через густой подлесок — мне было скорее любопытно, чем страшно. Вскоре я почуял запах дыма от костра и, выйдя на небольшую поляну, увидел, что дым поднимается из большой груды веток, наваленных у ствола высокого дерева на другом конце поляны. Вглядевшись, понял, что эта куча веток на самом деле — шалаш, и звук доносился из него. Я наткнулся на скрелингов.Ныне, представляя себе все это, я понимаю, что любой другой потихоньку отступил бы обратно, под защиту подлеска, и поспешил бы убраться от жилища скрелинга как можно дальше. Но тогда эта мысль не пришла мне в голову. Напротив, я вдруг ясно понял, что должен идти вперед. Еще я понял, что со мной ничего худого не случится, коли я так поступлю. А то, что подобное ощущение неуязвимости, смешанной с любопытством и доверием — дар, данный мне от природы, я смог осознать много позже. Тогда же я просто не почувствовал ни тревоги, ни страха. Зато по ногам пробежало странное оцепенение, подобно, как если бы я перестал их чуять, и в то же время они двигались помимо моей воли. Они повели меня через поляну прямо ко входу в хижину, там я нагнулся и пробрался вовнутрь.Внутри шалаша было полно дыма, и, выпрямившись, я оказался лицом к лицу с маленьким худым человеком, который стоял, размахивая из стороны в сторону какой-то трещоткой. Она-то, эта трещотка, и производила то размеренное постукивание, которое привлекло меня. Человеку было лет шестьдесят, хотя, возможно, я и ошибся, потому что он слишком отличался от прочих людей, мною виденных. Ростом он был не выше меня, узкое лицо его, темно-коричневое и морщинистое, обрамляли длинные, гладкие черные волосы, свисающие до плеч. Вся одежда на нем, от куртки до башмаков, была из оленьей кожи. Но прежде всего бросалась в глаза его невероятная худоба. Руки, запястья, торчащие из рукавов грубой куртки, и лодыжки — совсем как палки. Он поднял глаза на меня, но выражение его узких коричневых глаз не изменилось, когда он посмотрел мне прямо в лицо. Мне почудилось даже, что он ждал меня, либо знал, кто я. Один долгий взгляд, и он опустил глаза, вновь устремив их на тело второго скрелинга, который лежал на ложе из веток и был, очевидно, очень болен. Тот тоже был одет в звериные кожи и укрыт одеялом из оленьей шкуры. Хворый был, похоже, без сознания и прерывисто дышал.Не могу сказать, сколько я там простоял. Время будто остановилось под завораживающий звук скрелинговской трещотки, и сам я впал в состояние полной расслабленности. Я тоже смотрел на больного. И вот, пока я смотрел на распростертое тело, что-то странное стало происходить с моими чувствами. Как будто я прозревал сквозь несколько тонких завес внутрь тела этого человека и, сосредоточившись, мог отодвинуть одну занавесь за другой и двигаться дальше, заглядывая все глубже и глубже, минуя внешнее, в самую его утробу. По мере того как завесы исчезали, зрение мое все больше напрягалось, пока я не вынужден был остановиться. И тут я понял, что заглянул столь глубоко в больного скрелинга, что различаю внутренние очертания его духа. И эти очертания его внутренней души испускали череду кратких вспышек, слишком блеклых и слишком кратких, чтобы можно было не дать им угаснуть. В это мгновение я понял, что хворь его смертельна. Он был слишком болен, чтобы его можно было спасти, и никто не мог ему помочь. Ничего подобного этому проникновению в суть прежде со мной не случалось, и осознание нарушило мое внутреннее спокойствие. Подобно тому как пробуждаются от глубокого сна, я очнулся, пытаясь понять, где я, и обнаружил, что смотрю в глаза скрелинга с трещоткой. Разумеется, я не знал ни единого слова его языка, но понял, что он делает здесь. Он врачевал своего больного товарища и тоже смотрел в душу больного. Он видел то, что видел я. И я покачал головой. Скрелинг ответил мне спокойным взглядом, и я уверен, что он понял. Без всякой спешки я выбрался из шалаша, вновь пересек поляну и двинулся дальше через подлесок. Я был уверен, что никто не пойдет за мной, а скрелинг даже не скажет своим сородичам о моем появлении — нас с ним связало нечто более прочное, чем любые узы родства или крови.И я тоже ничего не сказал ни Фрейдис, ни ее мужу Торварду, и никому вообще о встрече с двумя скрелингами. Бессмысленно было бы пытаться объяснять им это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109