ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
В поведении скульптора не было ни заискивания, ни позерства. К тому времени, как они поднялись уходить, для Эйе стало очевидным, что любовь Тутмоса к Нефертити была искренней, бескорыстной и преданной. Они распростерлись ниц перед Тутанхамоном, и вышли вслед за ним в сияние позднего солнца, Нефертити держалась за локоть Тутмоса. В последний момент, когда фараон шагнул в свои носилки, царица обернулась и обняла мать.
– Я прикажу каждый день воскурять ладан за твое здоровье перед сыном Хапу, – пообещала она, всхлипывая, – и буду часто присылать тебе письма.
Нефертити повернула в ее сторону лицо с невидящими серыми глазами.
– Роди Египту сына, Анхесенамон, и не вмешивайся в дела, которые тебя не касаются. Я люблю тебя.
Все еще рыдая, Анхесенамон села в носилки. Последнее, что она увидела, было неподвижное лицо Нефертити, ее величественная фигура, облепленная белым платьем на ветру, и вспышка солнечного света в ее кольцах, когда она потянулась рукой к руке Тутмоса.
Через два дня, свежим ранним утром, фараон и Анхесенамон сидели на палубе «Хаэм-Маат», которую в последний раз отталкивали шестами от ступеней дворцового причала. Царица, глядя на проплывающую мимо центральную часть города, пыталась представить, будто они всего лишь выехали на речную прогулку, а вечером снова возвратятся домой. Но иллюзия давалась ей тяжело, потому, что Ахетатон уже отгораживался от них. Шелестели на свежем ветру зеленые пальмы, выстроившиеся рядами вдоль берега, светились в утреннем свете увитые лозами белые стены, брызги яркого света сквозили в буйно зеленеющей листве деревьев, однако атмосфера начавшегося разложения уже повисла над пустыми домами и покинутыми садами. За опечатанными дверями и заколоченными окнами многие комнаты были торопливо оставлены как есть: с креслами, еще ожидавшими возвращения своих хозяев, со столами, уставленными вазами, полными увядающих цветов, с измятыми постелями и лампами, еще не остывшими с ночи в сумрачных опочивальнях. Было в этой спешке и страстное желание поскорее убраться из населенного призраками и дурными предзнаменованиями места, и неуверенность в будущем: а вдруг фараон не приживется в Фивах и вернется обратно. Вдруг он станет тосковать по красоте города и его пышной зелени; вдруг закат Атона будет недолгим и в зрелые годы фараон вернется к богу своего отца. Печаль пряталась в садах и пропитывала ностальгией опустевшие улицы.
Когда царская ладья скользила мимо усадьбы Хоремхеба, Анхесенамон вскрикнула и повернулась к мужу.
– Тутанхамон, смотри! Что там делается?
С белых ступеней причала Хоремхеба с радостными воплями прыгали в воду голые смуглые дети. Возле нарядного декоративного бассейна на коленях стояла какая-то женщина и стирала; рядом с ней возвышалась куча грязного тряпья. К колоннам у парадного входа были привязаны две козы. Бездомные начали стекаться в город, даже не дождавшись, когда обитатели покинут его.
Фараон с озадаченным видом наблюдал эту картину.
– Полагаю, мне следует приказать вышвырнуть их оттуда, – сказал он. – Но сегодня я великодушен. Все равно это бессмысленно. Не думаю, что мы когда-нибудь вернемся, и, кроме того, мы не можем себе позволить платить солдатам за то, чтобы они охраняли пустой город. Стеклянные и фаянсовые мастерские еще работают. Я полагаю, эти крестьяне хотят наняться туда на работу.
Анхесенамон встала и подошла к поручням. Мимо проплывал воздушный дворец наслаждений Мару-Атон, и ей почудилось, что за деревьями промелькнул тенистый павильон. Потом и он остался позади. В прошлом. Они почти поравнялись со строениями южной таможни и краем длинной гряды высоких скал, охранявших Ахетатон. Анхесенамон оглянулась. Город казался безмолвным миражом: белизна, зелень и золото, колышущиеся в раскаленном мареве; с настоящим его связывала лишь тонкая пуповина сверкающих на солнце ладей, которые тянулись сзади вереницей. Анхесенамон не отводила взгляда, пока изгиб реки и гряда скал не скрыли город из виду.
Флотилия медленно продвигалась к Фивам, унося с собой тела Эхнатона и Тейе, которых Эйе решил перезахоронить в Фивах. Путешествие начали в бодром расположении духа, с вечеринками, которые устраивали прямо на борту ладьи под балдахинами, чтобы скоротать долгие часы безделья в пути, но в скором времени от присутствия двух императорских саркофагов и тревоги о том, что ожидает их в Фивах, веселости у придворных поубавилось. Сон их сделался отрывочным и беспокойным. Наиболее впечатлительные женщины начали во всем видеть несчастливые предзнаменования, и многих одолевало тягостное предчувствие беды. Было бы лучше, перешептывались они между собой, оставить проклятого фараона и его мать-жену среди раскаленного безмолвия скал. Наверняка они несут с собой отголосок проклятия, которое может заразить Малкатту. Тревожить мертвых – дурной знак.
Задолго до того, как ладья фараона ткнулась в ступени причала Малкатты, берега реки стали заполняться народом. Люди благоговейно простирались под пальмами, потом поднимались и приветствовали фараона радостными возгласами, и когда кормчий отдал приказ заворачивать флотилию к западу, на восточный берег вышли все обитатели Фив. Они кричали и толкались, опьяневшие от безумной радости и облегчения. Ладьи повернули в канал. Его углубили, обширное озеро очистили и заполнили водой, причал тоже починили. Перед внушительным фасадом дворца на деревянных флагштоках волновались бело-синие флаги. Когда Тутанхамон и его свита спустились по сходням, жрецы в струящихся белых одеждах принялись воскурять ладан, столбы ароматного дыма поднимались к небесам, плиты причала окропили молоком и вином.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198
– Я прикажу каждый день воскурять ладан за твое здоровье перед сыном Хапу, – пообещала она, всхлипывая, – и буду часто присылать тебе письма.
Нефертити повернула в ее сторону лицо с невидящими серыми глазами.
– Роди Египту сына, Анхесенамон, и не вмешивайся в дела, которые тебя не касаются. Я люблю тебя.
Все еще рыдая, Анхесенамон села в носилки. Последнее, что она увидела, было неподвижное лицо Нефертити, ее величественная фигура, облепленная белым платьем на ветру, и вспышка солнечного света в ее кольцах, когда она потянулась рукой к руке Тутмоса.
Через два дня, свежим ранним утром, фараон и Анхесенамон сидели на палубе «Хаэм-Маат», которую в последний раз отталкивали шестами от ступеней дворцового причала. Царица, глядя на проплывающую мимо центральную часть города, пыталась представить, будто они всего лишь выехали на речную прогулку, а вечером снова возвратятся домой. Но иллюзия давалась ей тяжело, потому, что Ахетатон уже отгораживался от них. Шелестели на свежем ветру зеленые пальмы, выстроившиеся рядами вдоль берега, светились в утреннем свете увитые лозами белые стены, брызги яркого света сквозили в буйно зеленеющей листве деревьев, однако атмосфера начавшегося разложения уже повисла над пустыми домами и покинутыми садами. За опечатанными дверями и заколоченными окнами многие комнаты были торопливо оставлены как есть: с креслами, еще ожидавшими возвращения своих хозяев, со столами, уставленными вазами, полными увядающих цветов, с измятыми постелями и лампами, еще не остывшими с ночи в сумрачных опочивальнях. Было в этой спешке и страстное желание поскорее убраться из населенного призраками и дурными предзнаменованиями места, и неуверенность в будущем: а вдруг фараон не приживется в Фивах и вернется обратно. Вдруг он станет тосковать по красоте города и его пышной зелени; вдруг закат Атона будет недолгим и в зрелые годы фараон вернется к богу своего отца. Печаль пряталась в садах и пропитывала ностальгией опустевшие улицы.
Когда царская ладья скользила мимо усадьбы Хоремхеба, Анхесенамон вскрикнула и повернулась к мужу.
– Тутанхамон, смотри! Что там делается?
С белых ступеней причала Хоремхеба с радостными воплями прыгали в воду голые смуглые дети. Возле нарядного декоративного бассейна на коленях стояла какая-то женщина и стирала; рядом с ней возвышалась куча грязного тряпья. К колоннам у парадного входа были привязаны две козы. Бездомные начали стекаться в город, даже не дождавшись, когда обитатели покинут его.
Фараон с озадаченным видом наблюдал эту картину.
– Полагаю, мне следует приказать вышвырнуть их оттуда, – сказал он. – Но сегодня я великодушен. Все равно это бессмысленно. Не думаю, что мы когда-нибудь вернемся, и, кроме того, мы не можем себе позволить платить солдатам за то, чтобы они охраняли пустой город. Стеклянные и фаянсовые мастерские еще работают. Я полагаю, эти крестьяне хотят наняться туда на работу.
Анхесенамон встала и подошла к поручням. Мимо проплывал воздушный дворец наслаждений Мару-Атон, и ей почудилось, что за деревьями промелькнул тенистый павильон. Потом и он остался позади. В прошлом. Они почти поравнялись со строениями южной таможни и краем длинной гряды высоких скал, охранявших Ахетатон. Анхесенамон оглянулась. Город казался безмолвным миражом: белизна, зелень и золото, колышущиеся в раскаленном мареве; с настоящим его связывала лишь тонкая пуповина сверкающих на солнце ладей, которые тянулись сзади вереницей. Анхесенамон не отводила взгляда, пока изгиб реки и гряда скал не скрыли город из виду.
Флотилия медленно продвигалась к Фивам, унося с собой тела Эхнатона и Тейе, которых Эйе решил перезахоронить в Фивах. Путешествие начали в бодром расположении духа, с вечеринками, которые устраивали прямо на борту ладьи под балдахинами, чтобы скоротать долгие часы безделья в пути, но в скором времени от присутствия двух императорских саркофагов и тревоги о том, что ожидает их в Фивах, веселости у придворных поубавилось. Сон их сделался отрывочным и беспокойным. Наиболее впечатлительные женщины начали во всем видеть несчастливые предзнаменования, и многих одолевало тягостное предчувствие беды. Было бы лучше, перешептывались они между собой, оставить проклятого фараона и его мать-жену среди раскаленного безмолвия скал. Наверняка они несут с собой отголосок проклятия, которое может заразить Малкатту. Тревожить мертвых – дурной знак.
Задолго до того, как ладья фараона ткнулась в ступени причала Малкатты, берега реки стали заполняться народом. Люди благоговейно простирались под пальмами, потом поднимались и приветствовали фараона радостными возгласами, и когда кормчий отдал приказ заворачивать флотилию к западу, на восточный берег вышли все обитатели Фив. Они кричали и толкались, опьяневшие от безумной радости и облегчения. Ладьи повернули в канал. Его углубили, обширное озеро очистили и заполнили водой, причал тоже починили. Перед внушительным фасадом дворца на деревянных флагштоках волновались бело-синие флаги. Когда Тутанхамон и его свита спустились по сходням, жрецы в струящихся белых одеждах принялись воскурять ладан, столбы ароматного дыма поднимались к небесам, плиты причала окропили молоком и вином.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198