«Странный ребенок», – подумал он. Быть может, она и правда не собиралась топиться. Он приподнял подол мокрого одеяния, облепивший ноги, и вдруг вспомнил про фляжку вина, которую позавчера ночью стянул с кухни. Возблагодарив про себя богов, он снял с сундука лампу, порылся в нем и нашел грубо вырезанную деревянную чашку. Поставил лампу на место, сунул руку за стул, вытащил вино, наполнил чашку и протянул ее девочке:
– На, выпей вина. Легче станет.
Девочка перестала хлюпать носом и протянула руку за чашкой. Без единого слова благодарности она схватила ее, отпила, вздохнула и сморщила нос. Отдала чашку обратно.
– Это дешевое вино. Оно горчит.
– А, так ты, значит, говорить можешь?
Она еще раз вытерла лицо и выпрямилась, прижимая одеяло к подбородку.
– В последний раз спрашиваю тебя, малышка, ты упала в озеро случайно?
– Да! Нет! Я не знаю.
– Какому дому ты служишь? Твои родители – рабы в городе?
– Нет, конечно! Я живу во дворце.
– Значит, ты работаешь на кухнях? Или в гареме доброго бога?
Черные глаза под припухшими веками возмущенно вспыхнули.
– Как ты смеешь так со мной, говорить? Если мне захотелось выкупаться в водах озера моего отца посреди ночи, тебя это не касается, жрец! Да и вообще, сам-то ты что там делал?
Вообще-то Сенмут возвращался к себе в келью после очередного визита на кухни, где разжился куском холодной говядины и парой медовых лепешек, которые съел, укрывшись от ветра за оградой внешнего храмового двора. Чтобы не столкнуться со стражей, он решил пойти назад берегом озера. И только по чистой случайности услышал всплеск. Он пристально поглядел на девочку, ужасное подозрение зарождалось у него в мозгу. Только теперь он заметил растрепанный детский локон на ее бритой голове, в который были вплетены белые и голубые ленты, цвета императорской фамилии. Он закрыл глаза.
– О милосердная Исида, нет, – вырвалось у него. – Пожалуйста, только не это.
Маленький рот был плотно сжат, когда он снова открыл глаза.
– Ты разве не знаешь, кто я? Он медленно покачал головой.
– Я думал, ты тонешь. Я думал, что ты рабыня, которая забрела куда не следует. Я только хотел избавить тебя от позора.
Внезапно она улыбнулась, и все ее лицо просияло. Это была заразительная улыбка, веселая и дружелюбная, но он не ответил на нее. Быть может, она улыбается, предвкушая его казнь. Он наложил святотатственную руку на члена царской семьи и должен поплатиться за это жизнью.
– Как это мило, – с издевкой заговорила она. – Маленький жрец-вииб хотел избавить меня, царевну Хатшепсут, от позора.
Откинувшись назад, она прислонилась к стене и смотрела на него сверкающими глазами.
– Восхитительно! Так ты и правда думал, что я тону? Юноша сглотнул.
– Да, ваше высочество.
– Тогда я тебя прощаю.
Она грациозно взмахнула рукой:
– Ты истинный сын Маат.
И тут же озорно прищурилась:
– А что ты собираешься делать со мной теперь? Стражники наверняка меня ищут, они ведь знают, что я убежала. Отец в бешенстве, а Нозме рыдает, потому что ее за это выпорют, хотя она не виновата. Я вылезла из постели, когда она спала.
Сердце Сенмута совсем ушло в пятки. «Так вот чем суждено было завершиться долгому пути в священный город, который мы проделали вместе, о отец мой, – подумал он. – Позорной смертью для меня и бесчестьем для тебя». Вслух он сказал:
– Ваше высочество, позволено ли мне будет задать один вопрос?
– Удивительно, – ядовито заметила она, – что после того, как ты силком выволок меня из озера, взвалил на плечо, протащил головой вниз через весь храм с пристройками, а потом чуть не спустил с меня шкуру своим старым шершавым одеялом, ты еще спрашиваешь разрешения задать мне какой-то вопрос. Правда, – закончила она сердито, – плечи у тебя и правда сильные.
Тут она вспомнила:
– Я убежала потому… потому что моя милая Неферу… – И она, отвернув лицо, снова беззвучно заплакала, а Сенмут смотрел на нее в беспомощной тревоге. – Моя любимая Неферу умирает.
В предчувствии того, что он сейчас услышит, его охватил ужас, мурашки, точно мягкие мохнатые лапы ядовитых пауков, забегали по его спине. Пальцы впились в подлокотники. Значит, свершилось. И так скоро. А он ничего не сделал, только прятал голову в песок собственной безопасности, как глупый нубийский страус, и вот теперь в бело-золотой чистоте дворца задыхается девушка, истерзанная ядом, который он, Сенмут, можно сказать, поднес ей собственной рукой. «Как справедлив твой суд, всемогущий Амон, – подумал он. – Мне суждено быть казненным, и меня казнят, но не за то преступление, в котором будут обвинять меня люди». Он с трудом подавил приступ истерического смеха.
Маленькая царевна вжалась в стену, уткнулась лицом в ладони и всхлипывала не таясь, как будто слезами можно было смыть весь ужас произошедшего.
– Она позвала меня… во сне… и я пришла, а ей было так плохо… Она умрет… О Неферу, Неферу…
Вдруг она выпрямилась и протянула к нему обе руки:
– Пожалуйста, жрец, подержи меня за руку. Мне так страшно, и никто меня не понимает, никто.
«Какая теперь разница? – угрюмо подумал он, соскальзывая со стула и опускаясь рядом с ней на солому. – Все равно я уже прикасался к ней, значит, я мертвец». Он обнял ее обеими руками и привлек к себе, успокаивая, чувствуя, как ее плечики, хрупкие, точно крылья птицы, сотрясаются от рыданий. Она уткнулась мокрым лицом ему в шею и прильнула к нему так тесно, словно и впрямь тонула, а он был ее единственной надеждой на спасение.
– Тише, маленькая царевна, – шептал он, поглаживая ее по спине. – Жизнь продолжается. Мы живем, и мы умираем, и только боги знают, когда каждому из нас наступит срок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174