печать смерти – это приговор, который уже приведен в исполнение. Но как прикажете жить оставшийся год, или полгода, или сколько там мне отмерили боги? Снова представилось, как я возвращаюсь домой и сообщаю дурные новости. Мать тут же начнет причитать и плакать. А отец… Отец, конечно, сдержится, даже постарается ободрить, но, в отличие от матери, он-то точно не переживет удара. Я его единственный сын, поздний, долгожданный ребенок. Надежда на продолжение рода и дела. Может, известие о том, что меня сбила на улице чья-то карета или пырнул ножом грабитель, он бы еще перенес. Но месяцы наблюдать агонию? Нет, этого сердце мастера Ардеса не выдержит. Перед мысленным взором нарисовалось лицо отца, с затаенным в глазах и складках у рта страданием. Проще самому наложить на себя руки, чем увидеть такое! Утаить от родителей свое приобретение? По городу наверняка уже поползли слухи о сегодняшнем происшествии. Конечно, я назвался чужим именем, но Хильда умная девушка, стоит ей услышать о воре, заклеймившем неизвестного доброхота, участвовавшего в его поимке, и она обо всем догадается. Да и я смогу ли как ни в чем не бывало есть, пить, отвечать на расспросы, зная, что печать неумолимо пролагает дорогу в моем теле? Не уверен, что наделен достаточной стойкостью. Я слышал о тех, кто с достоинством принимал известие о неизлечимой болезни и нес свое бремя без жалоб и упреков, да еще находил слова утешения для родных. Интересно, было им от этого легче? Сам я столкнулся с другим примером. Несколько лет назад двоюродный брат матери – цветущий тридцатилетний мужчина – подцепил грудную лихорадку. Мы ездили проведать больного в деревню, где их семья владела двумя обширными выгонами. За те полгода, пока хворь доедала его легкие, он из жизнерадостного, любимого всеми здоровяка превратился в мрачного, обиженного на мир брюзгу. Конечно, болезнь все извиняет, но в глазах его жены уже позже, на похоронах, кроме скорби читалось еще и стыдливое облегчение. Я никого не осуждаю, просто боюсь превратиться в капризного эгоиста, на пороге собственной кончины изводящего нытьем родных. Нет, домой мне возвращаться нельзя!
Я дошел до угла и свернул на узкую улочку, петлявшую между фортом и стеной замка. Здесь было безлюдно. Когда направлялся в магистратуру, солнце стояло еще высоко, но за время моих разъездов успел спуститься вечер, горизонт затянуло сизыми тучами, ветер посвежел. Ноги мерзли в сапогах, промокших за время прогулки по раскисшему на ярмарочной площади снегу. А еще говорят, что молодым умирать не страшно. Не страшно, если подспудно веришь, что с тобой ничего подобного произойти не может. Нет, конечно, произойдет когда-то, но не сейчас! Мне случалось попадать в опасные ситуации. Пару раз в академии благородные ублюдки, полагавшие, что облагодетельствовали весь свет своим появлением, подкарауливали меня в темных карских проулках. Им казалось оскорбительным, что «выскочка ремесленник» не признает их превосходства над собой. Когда дело доходило до драки, дворянские детки всерьез махали клинками, в полной уверенности, что убийство простолюдина сойдет им с рук. Я не боялся поганцев, ведь и у меня имелся меч. Тогда мысль о смертельном исходе поединка просто не приходила в голову. Страшно знать, что скоро умрешь, страшно ожидать смерти, страшно… боги, как же это, оказывается, страшно!
Впереди вырос широкий каменный бордюр, окаймлявший обрыв. Почти отвесный склон был практически лишен растительности. Лишь выцветшие пучки прошлогодней травы ютились на крохотных выступах-карнизах. Полоса прибоя очерчивала далекое подножие, неприветливо шумело внизу подернутое мелкой рябью чугунно-серое море. Набережная была пуста, насколько хватало глаз. Подумалось: что, если подняться на ограждение и прыгнуть? Но это был дамский способ сведения счетов с жизнью. Куда достойнее мужчины броситься на острие собственного меча.
С собой был только кинжал. Взвесил на ладони легкую игрушку. Меня ожидает долгая мучительная агония, почему бы не покончить все разом? Но рука упорно не хотела разворачивать клинок острием к груди. Трудно лишить себя жизни, даже если жить осталось не больше года. «Может, еще не все потеряно?» – убогие, малодушные мыслишки, призванные оправдать собственную трусость. Сунул кинжал в ножны, повернулся спиной к форту и побрел по набережной, обходя портовые районы. Я не знал, куда иду, но следовало найти гостиницу на ночь. Хорошо, хоть деньги у меня теперь имелись. С неба посыпал мелкий колючий дождик, вскоре к промокшим сапогам должен был прибавиться и кафтан. Я ускорил шаг. Глупо, наверное, но не хочется подыхать еще и от грудной лихорадки, с меня и магического проклятия хватит.
Как специально, первой на глаза мне попалась вывеска борделя. Заведение называлось гостиницей, но подвешенная к вывеске красная женская подвязка ясно говорила об истинном занятии здешних обитательниц. Уже совсем собравшись пройти мимо, остановился. Я не ханжа, но всегда сторонился подобных заведений. Как-то стыдно, что ли, было покупать любовь. В Карсе женщины не обходили меня вниманием, думаю, правда, их интерес к моей особе тоже был не вовсе бескорыстным. Отец щедро снабжал меня деньгами, так что я мог позволить себе изящные ухаживания. Да и после возвращения домой мало что изменилось, в нашем квартале хватало покладистых девчонок, ну а потом я познакомился с Хильдой. Вернее, я давно знал дочь банкира Бруста, только прежде она была вредной плаксивой пигалицей, а встретившись мне год назад, оказалась очаровательной стройной девушкой. Красота ее не была классической:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134