Более того, я совершенно не мог представить его играющим в бильярд. Это просто было не в его стиле. Если нарисовать диаграмму Венна Названный по имени английского философа и математика Джона Венна (1834-1923) графический аппарат диаграмм, эквивалентный логике классов – разделу логических теорий, в котором изучаются операции над классами (множествами) и свойства этих операций. (Прим. ред.)

с отдельными кругами для «Людей, играющих в бильярд», «Людей, которые могли бы играть в бильярд» и «Людей, которые вряд ли стали бы играть в бильярд, но, возможно, все же смогли бы», отец вообще оказался бы на другом листе бумаги.
Этим вечером он был одет, как это часто бывало, в тщательно отглаженные песочного цвета хлопчатобумажные брюки и белую полотняную рубашку, купленные отнюдь не в дешевом магазине. Высокий и загорелый, с тронутыми сединой темными волосами, он производил впечатление человека, за которого проголосовал бы любой, будь в том такая необходимость. Постоянно казалось, будто он стоит у борта большой яхты где-нибудь у берегов Палм-Бич или Юпитер-Айленд и ведет возвышенную беседу о произведениях искусства – тех, которые пытается вам продать.
Я же, с другой стороны, был худ и светловолос, носил обычные черные джинсы «Левис» и черную футболку. И то и другое выглядело так, будто их использовали для чистки автомобильного двигателя, впрочем, и пахло от них, вероятно, так же. От отца же исходил обычный для него запах, на который я тогда не обращал внимания, но сейчас могу представить так отчетливо, как если бы отец стоял позади меня, – свежий, чистый, правильный аромат, словно от аккуратно сложенной поленницы.
– Хочешь пойти сыграть в бильярд? – спросил я, пытаясь удостовериться, что не сошел с ума.
Он пожал плечами.
– Матери нет дома. По ящику ничего интересного.
– А на кассетах?
Это было непостижимо. Отношения отца с видеомагнитофоном напоминали те, что бывают у некоторых с любимым старым псом, и полки в его кабинете были заставлены кассетами с аккуратно наклеенными этикетками. Сейчас, конечно, я поступал бы так же, будь v меня свое жилье. Если бы нашлось время, я бы даже пометил их штрих-кодами. Но тогда подобная его черта больше всего напоминала мне фашистские полицейские государства.
Отец не ответил. Я машинально доел остатки со своей тарелки – я всегда оставлял посуду чистой, поскольку был в том возрасте, когда продемонстрировать свою любовь к матери было сложно, и единственное, что я мог, – не дать ее драгоценной посудомоечной машине засориться. Мне не хотелось, чтобы отец поехал со мной в бар, только и всего. У меня уже сложились определенные привычки – я наслаждался поездкой, это было мое время. Да и ребятам могло бы это показаться странным – черт побери, это и на самом деле было странно. Мой друг Дэйв, вероятно, глазам бы своим не поверил при его появлении и уж точно встревожился бы не на шутку, увидев меня в компании представителя «деспотичного старшего поколения».
Я посмотрел на отца, думая, как бы ему все объяснить. Тарелки были убраны в шкаф, остатки салата – в холодильник. Отец тщательно вытер стол. Если бы некая команда экспертов попыталась обнаружить хоть какие-то свидетельства того, что здесь недавно принимали пищу, их постигло бы разочарование. Я почувствовал, что начинаю злиться. Когда же отец сложил скатерть и повесил ее на ручку духовки, я вдруг ощутил первый намек на то, что мне предстояло почувствовать по-настоящему почти двадцать лет спустя, сидя со слезами на глазах в его кресле в пустом доме в Дайерсбурге, – осознание того, что его присутствие рядом вовсе не нечто неизбежное или данное свыше и однажды в тарелке окажется слишком много салата, а скатерть останется несложенной.
– Ладно, – сказал я.
Опасаясь реакции моих приятелей, я выехал из дома на сорок минут раньше, рассчитывая, что у нас будет по крайней мере час, прежде чем придется иметь дело с кем-то еще – поскольку остальные всегда опаздывали.
Пока мы ехали к заведению Эда, отец, сидевший на месте пассажира, почти не разговаривал. Когда я остановился возле бара, он выглянул в окно.
– Это сюда ты ходишь?
Я молча кивнул. Отец что-то проворчал в ответ. Пока мы шли через парковку, я вдруг сообразил, что, если появлюсь с отцом, у Эда могут возникнуть сомнения относительно моего возраста, но поворачивать назад было уже поздно. Мы с отцом не были слишком похожи, и, возможно, Эд подумает, что это просто какой-то мой старший знакомый – сенатор или еще кто-нибудь.
Внутри было почти пусто. За столиком в углу сидела компания каких-то незнакомых мне стариков. Жизнь здесь начиналась только поздно вечером, да и то не всегда – после нескольких неудачных попыток выбрать мелодию на музыкальном автомате могла наступить гробовая тишина. Пока мы ждали Эда, который по обыкновению не слишком спешил, отец прислонился спиной к стойке и огляделся по сторонам. Впрочем, смотреть было особо не на что. Потертые табуреты, многовековая пыль, бильярдный стол, тусклый неоновый свет. Мне не хотелось, чтобы ему здесь понравилось. Наконец появился Эд и улыбнулся, увидев меня. Обычно я выпиваю первую кружку пива, болтая с ним, и, вероятно, он ожидал, что то же самое произойдет и сейчас.
Но тут он увидел отца и остановился – не так, словно налетел на стену или что-то в этом роде, просто поколебался, но улыбка исчезла с его лица, сменившись выражением, которого я не мог понять. Отец был не из тех, кто проводил время в этом баре, и, вероятно, Эд весьма удивился тому, по какой странной прихоти судьбы он тут оказался. Отец повернулся к Эду и кивнул. Эд кивнул в ответ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18