Вскоре уходят и Сташ с Вэнден — «зацепить» что-нибудь в Сохо. Я единственыйединственный видел, как Сташ взял с тарелки суши и сунул его в карман своей светло-зеленой кожаной куртки. Когда я сообщаю об этом Эвелин, которая ставит посуду в посудомоечную машину, она смотрит на меня с такой ненавистью, что перспектива вечернего секса становится более чем сомнительной. Но я все равно остаюсь. И Прайс тоже. Он лежит в спальне Эвелин, на ковре Aubusson конца восемнадцатого века, и пьет эспрессо из чашечки Ceraline. Я лежу на кровати Эвелин, обхватив гобеленовую подушку от Jenny B. Goode, и потягиваю «Абсолют» с клюквенным соком. Эвелин сидит за туалетным столиком и расчесывает волосы; ее великолепное тело упаковано в шелковый зелено-белый полосатый халат от Ralph Lauren; она рассматривает свое отражение в маленьком зеркале.
— А что, никто, кроме меня, не заметил, что Сташ решил, будто его суши, — я откашливаюсь и продолжаю, — зверек?
— Пожалуйста, не приглашай больше своих «богемных» друзей, — устало говорит Прайс. — Мне надоело, что за ужином я — единственный, кто не разговаривает с инопланетянами.
— Я пригласила их в первый раз , — говорит Эвелин, поглощенная своей безмятежной красотой. Она сосредоточенно рассматривает свои губы.
— А тогда, в «Одеоне»? — бормочет Прайс.
Интересно, а почему меня тогда не пригласили в «Одеон» на ужин с художниками? Неужели Эвелин сама оплатила счет? Наверное. Внезапно я представляю себе, как Эвелин улыбается, сидя за столом, где собрались одни друзья Сташа: все они сооружают у себя на тарелках маленькие домики из ломтиков жареного картофеля; делают вид, что копченый лосось — живой; двигают по столу куски рыбы; рыба беседует с каждым о «художественной жизни» и новых галереях; может быть, они даже пытаются загнать рыбу в домики, сложенные из кусочков жареного картофеля…
— Не знаю, в курсе ли ты, но я тоже с инопланетянами не общалась, — говорит Эвелин.
— Ага, но ты встречаешься с Бэйтменом, что равносильно общению с инопланетянами, — гогочет Прайс. Я швыряю в него подушкой. Он ловит ее на лету и кидает обратно в меня.
— Оставь Патрика в покое. Он — милый соседский мальчик, — говорит Эвелин, намазывая лицо кремом. — Ты ведь не инопланетянин, правда, милый?
— Должен ли я удостоить этот вопрос ответом? — вздыхаю я.
— Милый, — глядя на мое отражение, она надувает губки. — Я знаю, что ты не пришелец.
— Какая радость, — бормочу я себе под нос.
— Сташ в тот вечер был в «Одеоне», — продолжает Прайс и испытующе смотрит на меня. — В «Одеоне». Ты слушаешь, Бэйтмен?
— Нет, его не было , — говорит Эвелин.
— Нет, он был , только тогда его звали не Сташ. Его звали Подковка , или Магнит , или Лего или еще как-то, столь же солидно, — усмехается Тим. — Не помню.
— Тимоти, о чем ты? — устало спрашивает Эвелин. — Я тебя даже не слушаю. — Она протирает ваткой лоб.
— Нет, мы же были тогда в «Одеоне», — с некоторым усилием Прайс принимает сидячее положение. — Не спрашивай, почему, но я отчетливо помню, как он заказал тунца каппуччино .
— Карпаччо , — поправляет Эвелин.
— Нет, Эвелин, любовь моя. Я отчетливо помню, как он заказал тунца каппуччино , — говорит Прайс, разглядывая потолок.
— Он заказывал карпаччо , — не сдается она, протирая ваткой веки.
— Каппуччино , — настаивает Прайс. — Пока ты его не поправила.
— Сегодня ты его даже не узнал, — говорит она.
— Да, но я его помню , — Прайс оборачивается ко мне. — Эвелин назвала его «добродушным культуристом». Так она мне его и представила. Клянусь.
— Заткнись, — с раздражением говорит Эвелин, но все же кокетливо улыбается, глядя на Тимоти в зеркало.
— Что-то я сомневаюсь, что Сташ появляется в светской хронике в журнале W , а я-то всегда думал, что ты этим руководствуешься, выбирая друзей, — говорит Прайс, бросив на нее ответный похотливо-волчий взгляд, . Я сосредоточен на своем «Абсолюте» с клюквенным соком, который похож на жидкую, водянистую кровь со льдом и лимоном.
— А что там у Кортни с Луисом? — говорю я, в надежде прервать их обмен взглядами.
— Господи, — стонет Эвелин, вновь повернувшись к зеркалу. — Самое ужасное — даже не то, что Кортни больше не нравится Луис. Самое ужасное…
— Ей закрыли кредит в Bergdorf's? — предполагает Прайс. Я смеюсь. Мы бьем друг друга по рукам.
— Нет, — продолжает Эвелин, тоже развеселившись. — Самое страшное то, что на самом деле она влюбилась в какого-то торговца недвижимостью. Чурбан из деревни.
— У каждого свои трудности, — глубокомысленно замечает Прайс, рассматривая свои ногти. — Но, господи, эта… как ее там… Вэнден ?
— Только не начинай , — морщится Эвелин и принимается расчесывать волосы.
— Вэнден — нечто среднее между… The Limited и… ношеным Benetton, — говорит Прайс, закрыв глаза и сжав руки.
— Нет, — улыбаюсь я, пытаясь поучаствовать в разговоре. — Ношеным Fiorucci.
— Да, — говорит Тим, — наверное. — Он открывает глаза и снова таращится на Эвелин.
— Тимоти, отстань, — говорит Эвелин. — Что ты хочешь , она из Кэмдена .
— Господи, — стонет Тимоти. — Меня тошнит от проблем девочек из Кэмдена . Мой любимый, я его так люблю, а он любит другую, я так тоскую , а он меня не замечает, бла-бла-бла, ля-ля-ля. Господи, как это скучно . Студенты. И они этим живут. Печально это, да, Бэйтмен?
— Да, — говорю я. — Печально.
— Видишь, Бэйтмен со мной согласен, — самодовольно ухмыляется Прайс.
— Он не согласен. — Бумажной салфеткой Kleenex Эвелин вытирает то, что она только что намазала. — Тимоти, Патрик не циник. Он соседский мальчик, правда, милый?
— Неправда, — шепчу я себе под нос, — я злоебучий психопат.
— Но даже если и так, то что?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23