Нет, он был на месте. Он наблюдал за всеми и все записывал в книжку в темно-зеленом переплете.
Тогда же Паулу сделал странное открытие: его стол вибрировал. Сначала он подумал, что виной тому оживленное движение на улице; потом понял, что сам трясет свой стол.
– Собственной ногой, старик. Качал ногой на нервной почве. Я был буквально клубок нервов.
Он решил, что пора уходить подобру-поздорову. Работу в то время найти было трудно, ребенок требовал больших расходов, но оставаться там не было никаких сил.
– Я смотрел в окно, а там дети носились по площади. Я завидовал им. Их свободе и беспечности.
Однажды рассыльный вручил ему меморандум директора. Следовало явиться в кабинет дирекции в тот же день к трем пополудни. Паулу перепугался, сразу же вообразив самое худшее: обнаружилось что-то, какое-то пятно на его прошлом, что-то, о чем он забыл или даже и вовсе не знал.
Обед не полез в горло. Он сидел на площади Республики, выдумывая оправдания на случай, если потребуется объясняться. В конце концов решил все отрицать. Втянули, мол. Насильно втянули.
В три ровно он постучал в застекленную дверь. Директор велел войти, задернул занавески. Садитесь, сказал он на удивление любезным тоном и протянул Паулу листок с машинописным текстом. Я знаю, вы человек образованный. Хотелось бы узнать ваше мнение.
Это был сонет. Чрезвычайно слабый сонет, в убогих рифмах повествующий о страданиях раненой птички.
Один мой друг сочинил, сказал директор, пристально глядя в глаза Паулу. Близкий друг… У него много таких. Говорит, книга наберется. Я думаю издать ее за счет фонда. Но хотел бы получить ваше заключение. В письменном виде, разумеется. Это не срочно. Даю вам десять рабочих дней.
Паулу вернулся на рабочее место в такой тоске и тревоге, в какой еще не был за все это время. Ясно, что затея с публикацией сонетов была противозаконной, но что делать? Донести на директора? Кому? С другой стороны, покрывать его тоже было противно. Однако и терять работу не хотелось. Тем более в тот момент, когда на примете у него никакой другой не было.
Дни шли, и тревога росла. Ночью он не мог глаз сомкнуть; а главное, поделиться было не с кем. Фернанда вся ушла в заботы о ребенке. Может, проконсультироваться с адвокатом? Или сбежать?
– Но спасение пришло, Гедали. Пришло, как манна небесная… Однажды вечером случилось нечто небывалое: рабочий день подошел к концу, а директор так и остался сидеть в кресле. Что странно, потому что обычно он уходил ровно в шесть, а мы, естественно, сразу же вслед за ним. Но в тот день пробило шесть – и никакого движения. Четверть седьмого, полседьмого – а он будто окаменел в своем кресле с высокой спинкой. Мы в растерянности смотрели друг на друга. В конце концов курьер набрался храбрости и постучал в дверь. Директор не шелохнулся. Курьер попросил разрешения войти, вошел, попросил разрешения уйти домой. Никакого ответа. Сеньор, вы себя плохо чувствуете? – спросил курьер. Директор не двигался. Тогда курьер опять набрался храбрости и тронул его за плечо. Директор упал лицом на стол: он был мертв.
Паулу закурил сигарету.
– Инфаркт, – сказал врач фонда. И еще добавил: – Вот урок всем, кто ведет сидячий образ жизни; я знал этого человека: он не делал зарядку, слишком много курил и часто волновался.
На следующей неделе, подвел итог Паулу, я уволился из фонда. Решил работать самостоятельно, дал себе слово, что не будет больше надо мной ни директора, ни хозяина – никого. И начал заниматься дзюдо в ближайшем клубе. Но потом перешел на бег. Так до сих пор и бегаю. Иногда надоедает, хочется бросить, но тогда я вспоминаю мертвого директора, рухнувшего на стол, и это вдохновляет меня на то, чтобы продолжать бегать. Я бы даже сказал, Гедали, что бег для меня в жизни стоит на первом месте. После семьи, конечно. И после друзей.

Паулу и Фернанда, Жулиу и Бела, Арманду и Беатрис, Жоэл и Таня. Раз в неделю мы ужинали вместе. Жоэл, знавший все рестораны Сан-Паулу, служил нам гидом. Хотя сам он сидел на диете из-за язвы, ему нравилось смотреть, как мы едим: ну разве этот гуляш не чудо? – спрашивал он с повлажневшими от умиления глазами, выпивая свой стакан молока.
Мы собирались дома то у одного из нас, то у другого. И если была суббота, то засиживались чуть ли не до утра: разговоры шли, само собой, о работе, но не только, говорили мы и о фильмах, и о политике, и о прислуге, и о машинах. О половом воспитании в школах. О психоанализе. О последнем нашумевшем разводе. О путешествиях.
Вместе ходили в кино, в театр. Иногда играли в карты, или в монополию, или решали кроссворды.
На карнавал мы задумали одну шутку. Жулиу и Бела должны были нарядиться в маскарадные костюмы, но так, чтобы никто не знал, в какие, и ходить по заранее установленному маршруту с десяти вечера до полуночи. Той паре, которая первой их обнаружит, ужин оплачивали остальные.
В десять мы с Титой отправились в центр. Арманду и Беатрис, Жоэл и Таня приехали уже давно, и охота была в самом разгаре. Мы с Титой, переодетые пиратами, бродили среди праздничной толпы, в которой попадалось немало людей в масках. Среди сотен арлекинов и клоунов мы пытались отыскать парочку арлекинов или клоунов. А может, мавров? Или привидений? У нас не было ни малейшего представления о том, как они оделись. Мы с Титой увлеклись поисками, хохотали над собственными ошибками: я хватал за локоть какого-то оборотня, думая, что это Жулиу, Тита кричала одалиске: попалась, Бела! А это была вовсе не Бела. Вдруг я увидел кентавра. Этот кентавр стоял на тротуаре и смотрел на проходящую карнавальную колонну, однако сам он привлекал больше внимания, чем индейцы, плясавшие посреди улицы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73