— через минуту послышался вопрос.
— Вынеси их в коридор.
— В коридор? — повторил он, глядя на меня.
— Да, идиот, в коридор!
— А плащи, мосье?
— Там есть гвоздь за окном. Повесь их, пусть проветриваются.
— Проветриваются? Они слегка сыроваты. Но… Готово, готово, сударь, готово! А кобуры?
— И их также, — сердито ответил я. — Выбрось их отсюда! Фи! Вся комната пропахла кожей. Ну, теперь надо очистить очаг. Стол поставь перед открытой дверью так, чтобы мы могли видеть сад. Так! И скажи кухарке, что мы будем обедать в одиннадцать часов и что к обеду выйдут мадам и мадемуазель.
— В одиннадцать? Но господин капитан заказал обед к половине двенадцатого.
— В таком случае пусть кухарка поторопится. И заметь, если обед не будет готов к тому времени, как мадам выйдет сюда, ты вместе с кухаркой жестоко поплатишься за это.
Он вышел, и я оглянулся вокруг. Чего еще недоставало? Солнце весело сияло на лощеном полу, воздух, освеженный прошедшим ночью дождем, свободно проходил сквозь отворенную дверь. Несколько пчел, уцелевших с лета, жужжали снаружи. В очаге потрескивал огонь, и старая собака, слепое и дряхлое создание, грелась подле него. Больше ничего я не мог придумать и молча следил за тем, как человек накрывал стол.
— На сколько приборов, мосье? — спросил он с тревожным видом.
— На пять, — ответил я, не будучи в состоянии удержаться от улыбки.
В самом деле, что сказали бы у Затона, если бы видели, что Беро превратился в хозяйку? На стенной полке стояла белая глазированная чаша старинного фасона, времен Генриха II. Я снял ее, положил в нее несколько поздних цветов, поставил ее посредине стола и отошел, чтобы издали полюбоваться ею. Но через мгновение, когда послышались женские шаги, я с каким-то испугом убрал ее, и мое лицо вспыхнуло от стыда. Но тревога оказалась напрасной, а я через несколько минут принял иное решение и снова поставил чашу на место. Давно уже я не делал подобных глупостей!
Но когда мадам и мадемуазель сошли к обеду, им было не до цветов и не до наслаждения комнатой. Они слышали, что капитан рыщет по всей деревне и по лесу в поисках беглецов, и там, где я рассчитывал увидеть комедию, нашел трагедию. Лицо мадам было так красно от слез, что от ее красоты не осталось и следа. Она вздррагивала и пугалась при каждом звуке и, не найдя слов в ответ на мое приветствие, могла только упасть в кресло и молча заливаться слезами.
Мадемуазель была не в более веселом настроении. Она не плакала, но ее обращение было сурово и гневно. Она говорила рассеянно и отвечала с раздражением. Ее глаза блистали, и видно было, что она силится сдержать слезы и прислушивается к каждому звуку, доносившемуся извне.
— Ничего нового, мосье? — сказала она, садясь на свое место и бросая при этом на меня быстрый взгляд.
— Ничего, мадемуазель.
— В деревне обыск?
— Кажется, что так.
— Где Клон?
При этом она понизила голос, и на лице ее усилилось выражение тревоги. Я покачал головой.
— Думаю, что они его заперли где-нибудь, — ответил я, — и Луи также. Я не видел ни того, ни другого.
— А где?.. Я думала найти их здесь, — пробормотала она, искоса поглядывая на два пустых места.
Слуга принес кушанья.
— Они скоро будут здесь, — спокойно ответил я. — Но не будем терять времени. Немного вина и пищи подкрепят силы мадам.
— Мы переменились ролями, — сказала она с печальной улыбкой. — Вы сделались хозяином, а мы — гостями.
— Пусть будет так, — весело сказал я. — Советую вам отведать это рагу. Полно вам, мадемуазель, ведь голодать не полезно ни при каких обстоятельствах. Хороший обед не одному человеку спас жизнь.
Это было сказано, кажется, немного некстати, потому что она задрожала и с испуганной улыбкой посмотрела на меня. Но тем не менее она уговорила сестру приняться за еду, а затем и сама положила себе на тарелку немного рагу и поднесла вилку к губам. Но через секунду она снова опустила ее.
— Не могу, — пробормотала она. — Я не могу проглотить ни кусочка. Боже мой! Быть может, теперь как раз они настигли его!
Я уже думал, что она зальется слезами, и раскаивался, что уговорил ее сойти к обеду. Но ее самообладание еще не было исчерпано. С усилием, на которое было жалко смотреть, она совладала с собой, снова взяла вилку и заставила себя проглотить несколько кусочков. Затем она бросила на меня выразительный взгляд.
— Я хочу видеть Клона, — прошептала она.
Человек, прислуживавший нам, в эту минуту вышел из комнаты.
— Он знает? — спросил я.
Она кивнула головой, причем ее прекрасное лицо странным образом исказилось. Ее губы разжались, и за ними показались два два ряда плотно сжатых зубов; два красных пятна выступили у нее на щеках. Глядя на нее в эту минуту, я почувствовал мучительную боль в сердце и панический страх человека, который, проснувшись, видит, что падает в бездну.
Как они любили этого человека!
На мгновение я потерял способность речи. Когда я взял себя в руки, мой голос звучал резко и хрипло.
— Он хороший доверенный, — сказал я. — Он не может ни читать, ни писать, мадемуазель.
— Да, но…
Она не договорила, и ее лицо приняло напряженное выражение.
— Они идут, — прошептала она. — Тише… Неужели… неужели… они нашли его? — пролепетала она, с трудом поднимаясь и облокачиваясь о стол. Мадам продолжала плакать, не сознавая, что происходит вокруг.
Я услышал тяжелую походку капитана и с трудом удержался от громкого проклятия.
— Они не нашли его, — прошептал я, дотронувшись до руки мадемуазель. — Все благополучно, мадемуазель! Прошу вас, успокойтесь. Садитесь и встретьте их, как будто ничего не случилось. И ваша сестра… Мадам, мадам!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62