Лия не смогла бы подобрать слов, краски блекли и перемешивались, а она не могла остановить их, задержать, не дать им уйти, воспоминания тускнели и обманывали ее. В результате от всей этой безысходности она горько разрыдалась на груди у матери. Элиза обняла ее, и гладила по длинным, рассыпающимся по плечам соломенным волосам, и говорила: «Бедная моя девочка, что же это еще с тобой такое…», жалея Лию и думая, что та плачет из-за припадка, который вымотал ее, выжал из нее все силы – и она была права, потому что в каком-то смысле именно так все и было…
С тех пор Лия замирала от ужаса, если приближающееся виденье грозило унести ее в страну красок и света в середине дня. Такое, впрочем, случалось нечасто, обычно виденье приходило ночью, переплетаясь под утро с яркими сумбурными снами. И все же за эти полтора года два раза ей не удалось уберечься, и Элиза, каждый раз беспокоясь и пугаясь все больше, старалась побыстрее привести ее в чувство – и, к сожалению, преуспевала в этом. Океаны света, острова и чужедальние страны оставляли ее и исчезали, и это казалось Лие вдвойне обидным потому, что виденья посещали ее не так уж часто, раз в пять-шесть недель, а иногда – и того реже. Обычно она еще за несколько часов чувствовала приближение очередного «приступа», и даже усилием воли могла задержать его – если это было совсем необходимо, как, например, сегодня. Но иногда виденье уносило ее с собой так стремительно, так неотвратимо и быстро, что ни о каком сопротивлении даже речи идти не могло.

Лия еще долго лежала без сна. На волшебную дорогу в страну цветов она вступила только на исходе ночи, когда уже стала засыпать, и, как всегда между сном и сном, это виденье было отрывочным, смазанным, состоящим из нескольких, не связанных между собой картинок и сцен. Она парила над замком, выбеленным лучами полуденного солнца, но не пожелала спускаться вниз, обратилась лицом к небу и ветру и позволила виденью нести себя по хрустальной дороге меж облаков, плывущих над морем. Замок остался позади, но и облака, и дорога скоро перестали интересовать ее, потому что она увидела, как к острову подходит парусное судно. Невидимкой вступила она на борт корабля, но рассмотреть людей ей почти не удалось – корабль, от мачты до кормы, казался окутанным мутным туманным облаком, искажавшим цвета и звуки. Разочаровавшись, она долго парила над морем, а потом еще неслась над волнами наперегонки с чайками и дельфинами. В конце путешествия она посетила безлюдный остров, скрытый темными дремучими лесами; из середины острова вырастали высокие изломанные горы, подножья которых всегда опоясывал туман, мешающий ей видеть… Она посещала этот остров уже не в первый раз, но он снова и снова притягивал ее, как притягивает все таинственное, загадочное и безмолвное. Остров был потрясающе красив. Шум или людская суета не достигали его берегов и никогда моряки не пополняли здесь запасов воды или пищи. Здесь не дрались из-за добычи чайки, не резали слух громкие голоса людей или животных, не перешептывались облака и деревья. Звон ручьев и птичий щебет слышались едва-едва, и казалось, что в любое мгновение могут смолкнуть и эти тихие, робкие звуки, не смея больше тревожить вековечный покой Безмолвного Острова – так Лия назвала это удивительное место.
Она неслышно скользила между корявыми стволами деревьев, дотрагивалась до шершавой коры, пила густой, переполненный влагой воздух, щурилась на солнце, изредка проглядывавшее сквозь витражи ветвей, улыбалась и шла дальше. Ласкаясь, дикие звери подходили к ней, и волк неспешно трусил рядом с вепрем и ланью – но это не казалось Лие чем-то удивительным. Она рассеянно гладила животных и шла дальше. Лия знала, что в центре острова, вблизи скал, в полосе тумана простирается…


* * *

…Элиза мешала тесто, когда послышались шаги на лестнице. Повернув голову, она увидела, как ее приемная дочь, держась за перила, осторожно спускается вниз. На Лие было длинное, до пят, голубое платье – старое, и по большей части выцветшее, оно, тем не менее, не скрывало, а, наоборот, подчеркивало высокую грудь и стройную девичью фигуру Лии. Лия улыбалась – и Элиза, забыв о том, что дочь не сможет ее увидеть, улыбнулась ей в ответ.
– Доброе утро, мама, – сказала Лия, сходя с лестницы и безошибочно поворачивая голову в сторону Элизы – как и все слепые, она обладала великолепным слухом.
– Доброе утро. Как ты себя чувствуешь?
Лия рассеянно кивнула.
– Хорошо. Мне хорошо.
– Ну, и слава Джордайсу, дочка… Вчера в доме Кларина, – поспешила Элиза поделиться новостями, – драка была. Говорят, с поножовщиной даже. Хорошо, выходит, что я вчера туда не пошла… Уберег Господь…
– Поножовщина? – удивилась Лия. – На свадьбе?
– На свадьбе. Потом уж, как веселье закончилось, молодые к себе ушли, гостей по лавкам разместили, а вот кое-кого из дружков Гернутовских Кларин на сеновал спать отправил…
Гернут – так звали жениха. Здоровенный бездельник, он вечно ошивался в компании таких же, как он, обалдуев, просаживая денежки в многочисленных трактирах и кабаках, располагавшихся вдоль Восточного Тракта, а иногда, если не было денег, вместе с дружками подкарауливал на дороге случайных путников. Путников раздевали, их вещи продавали, а деньги тут же тратились на вино и на гулящих девок. Во время последней облавы, случившейся несколько месяцев назад, в числе прочих пойманных оказался и Гернут – и отцу чудом удалось избавить его от каторги. Никому не известно, сколько именно он заплатил бальи за помилование сына, зато было известно, что бальи, отпуская Гернута «в виду его молодости, а также учитывая доброе имя его семьи и надеясь, что…» – и т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14