Небо действительно развиднелось: темные тучи растащило, и в синих промоинах, то бледнея, то наливаясь спелой желтизной, бродила луна. Вдали, на бесконечных окских лугах, неутомимо скрипели дергачи, и чирок тонким умоляющим голоском зазывал чирушку.
Полуночники обогнули беляковский огород, на месте которого когда-то была усадьба Поэта, и по песчаной сочащейся дорожке вышли к свежей кирпичной кладке, символически обозначившей старый фундамент. По дороге молчали. Присев на холодные кирпичи, некоторое время говорили шепотом.
Перед глазами в обрамлении кустов и низкорослых вязов светилось озерцо Мичкора. Правый, притопленный берег Мичкоры заливал поблескивающими рукавами широкое пространство, испещренное круговинами ивняка и шиповника.
Полудин огляделся и, становясь, как обычно, сосредоточенно-задумчивым, разлил недопитую дома бутылку по рюмкам.
– За… – Полудин назвал известное всему миру имя Поэта.
Выпили, чокнувшись, – как за живого. Глаза Полудина засветились – он словно вспомнил себя недавнего, во время искрометной пляски.
– «Коробочку»! – громко и уверенно попросил Полудин.
Абориген как будто ждал команды: его пальцы уже нетерпеливо перебирали перламутровые пуговицы.
Во всю ширь развернулась певучая русская гармоника.
Выди, выди в рожь высокую!
Там до ночки погожу,
А завижу черноокую,
Все товары разложу.
Пытаясь петь и приплясывать одновременно, Абориген поскользнулся и упал. Но и лежа он умудрялся играть. Над Аборигеном мерцали вечные звезды.
Ястребиный князь сушился неподалеку от своего гнезда. Распустив волглые крылья веером, он ворошил клювом перья, вытягивал шею, прислушиваясь к срывающимся с листьев каплям, и по привычке издавал гортанные звуки «гинг-гинг». Сытая ястребиха дремала в своем черном лохматом гнезде на свежей подстилке, завернув голову под крыло, и эти звуки, с которыми ястребиный князь приносил очередную добычу, не вызывали у нее желания вылететь навстречу своему белокрылому самцу, а только приносили успокоение, особенно сладостное на заре, когда ястреба обычно спят. Но попавший под дождь ястребиный князь не мог успокоиться до тех пор, пока не провянут и не обретут полётную легкость его крылья. Сжимая сосновый сук приемными когтями, ястребиный князь ощущал робкое тепло, которое пробивалось с востока, и продолжал неустанно теребить перья.
Молодая самка, свернувшаяся в гнезде, была во многом неопытна и доверяла своему матерому чеглику, который раньше ее догадывался об опасности и предупреждал строгими криками.
Этой весною по прилете ястребиха хотела остаться на старом месте, подновив гнездо, но бдительный чеглик, обследовав ближнее краснолесье, основательно потревоженное лесорубами, забеспокоился и увел свою самку в боровую крепь. Там они подобрали высокую сосну с хорошим приствольным суком и соорудили на нем из мелких сучьев новое гнездо.
Однажды, когда ястребиный князь проводил время в кормных местах, к его гнезду подлетел чисторябый чеглик-утятник, подыскивающий себе брачную пару, и попытался отбить ястребиху. Самка отталкивала крыльями непрошеного ухажера, клевала в голову, но одинокий чеглик не сдавался: отдохнув поблизости и поправив взъерошенные перья, он с резким криком мчался к ястребихе.
Возвращающийся с добычей ястребиный князь, не долетев до своей сосны, бросил мертвую горлинку и яростно накинулся на пришлого чеглика. Мощно ударил в самое темя, железной хваткой вцепился в шею и, не отпуская, свалился вместе с соперником на загаженный погадками приствольный круг…
Проглянули первые лучи, еще слабые, бьющие вскользь, но настоящее, прицельное тепло шло следом, и ястребиный князь, торопя высыхание, стал обираться живее и чаще кивать остроклювой головой, словно отбивал поклоны восходящему солнцу.
Здесь, в лесу, все казалось ястребиному князю одушевленным, пусть затаившимся до поры, но живым: темно-зеленые крылья елей напоминали ему огромных птиц из породы ястребиных, темные, в зеленоватых нашлепках, сучья неоперившегося дуба походили на лапы глухаря-мошника, рыжие муравейники казались замершими ежами, и даже лупоглазые, с красной обводкой, ягоды бересклета казались глазами спрятавшихся в кустах тетеревов. Однако ястребиный князь не пытался каким-то намеренным движением пробудить таящийся мир, и его реакция была сродни зверю, оставляющему в покое оцепеневшую жертву.
Ощутив желанную легкость в крыльях, ястребиный князь наконец оставил свой насест и торопливыми махами поплыл к весеннему Озеру.
По берегам, припорошенным туманом, радостно журчали зарянки, пробовал свою голосистую флейту черный дрозд. Над дымящейся стремниной блеяли бекасы, однако поредевшая утва, напуганная вчерашней пальбой, глухо таилась в протопленных мелочах. Лишь изредка слышалось сдержанное жваканье селезней и скрипучий отклик крякуш.
Человеческие засидки, похожие на большие птичьи гнезда, по всем приметам, пустовали, и лишь две темные лодки – раковины с нахохленными людьми – говорили о тихой рыбачьей охоте.
Князя тянуло к Теплой заводи, где он недавно наблюдал плавающую возле колышка утку. Князь без труда отличал здоровую птицу от больной, нестреляную дичь от беспомощных подранков, но то, что он увидел вчера, не только удивило его, но и странным образом обеспокоило: утка как будто плавала свободно, тараторила на редкость живо, стараясь притянуть к себе нарядных самцов, но, отдаляясь от колышка, напоминающего обычную рыбачью вешку, вдруг наталкивалась на какое-то препятствие, вставала на дыбки, напряженно вытягивала шею и, беспомощно повозив ногами, возвращалась назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38