– Сейчас чайку бы! – мечтательно сказал Полковник. – И на покой!
У прогоревшего до малиновых угольев, до сизого голубиного пуха костра сидели Николай и Василий. Позванивая ложечками, они пили чай из обливных кружек. Абориген, скукожившись, как подранок, спал на охапке хвои.
– Успокоился бедный стрелок! – пробормотал Полковник.
Продолжая слушать соловьиный перещелк – молодые певцы, оскудев голосом, замолкали быстро, после двух-трех колен, а матерые птицы вытягивали до двадцати звуков, – Полудин с удовольствием, без сахарной, скрадывающей вкус подсыпки, попил лесного чаю. Полковник, утолив жажду и перекурив, потопал к палатке, занорился до утренней зорьки в своем спальном мешке.
Полудина не тянуло ко сну. Он помог Василию зарядить ночной, из кряжистого дубья костер и как-то незаметно – вот уж поистине, у кого что болит, тот про то и говорит – завел разговор с Николаем о редкостных птицах.
Егерь спросил:
– Ты что-нибудь слышал о межняках?
За свою полувековую жизнь Полудин кое-что узнал о межняках, к примеру, ему было известно о помеси косача и глухарки, похожей на тетерева: длинный хвост без лиры, темный окрас с фиолетовым тетеревиным отливом. На току такой межняк чуфыкает, как обычный тетерев.
Николай клонил к тому, что и князьки относятся к межнякам. Но Полудин, не принимающий до обидного простого объяснения, возражал: откуда тогда взялась белая ворона? с сорочьим самцом, что ли, смешалась? откуда появился черный заяц? а белый глухарь? Можно ли их считать межняками или какими-то выродками?
Впрочем, ущербное слово «выродок» Полудин никак не мог отнести к князькам или королям, считавшимся среди старых охотников вожаками. Редкий окрас и величина отличали этих птиц от своих собратьев. И встречались князьки не только среди водяной и болотной, но и лесной дичи.
– Всё же межняки. Я думаю, межняки, – упирался Николай. – Какая-нибудь дальняя помесь.
В разгар спора томно крякнула Люська, наградив Полудина весомым аргументом:
– Может, по-твоему, и Люська – князёк? Она ведь тоже межняк, помесь дикой утки с домашней.
Николай смущенно хмыкнул, и спор вскоре пригас…
Быстро блекло в розоватых закатных разводьях небо, и Озеро, отдавая дневное тепло, кудрявилось холодным паром, который, густея, подваливал к темным берегам. В вечернем холодке становились отчетливее лиственные запахи березы, цветущих, но еще не давших зеленого оперенья ольхи и вяза, более изощренным и откровенным делался перещелк невидимых соловьев. В это таинственное время становился значительным, притягивал к себе внимание любой нежданный звук, будь то шишка-оклёвыш, упавшая в воду с береговой сосны, емкий бульк в камышах, после которого на водяную гладь набегала косоватая волна, – бывалый человек сразу мог догадаться, что шевельнулась не крупная рыба, а работяга бобер правится окрайком к своей плотине.
Вечное Озеро, погружаясь в темь, обдавало охотников свежим, таящим пресный запах недавнего снега дыханием, и они, сторожась остуды, жались к вечному костру, такому же приманчивому, как Озеро, да и сами они, потомки древних рыбаков и охотников, чья грубого обжига битая посуда до сих пор вымывалась в срезах песчаного берега и подковообразных затонах, тоже были в своей сути вечными, и это ночное растворение в веках заставляло людей смотреть по-особому на себя, на Озеро и яркий, обогревающий не только тело, но и душу костер.
Мохнатые искры летели ввысь, в небесную обложную темень, и там, пристраиваясь к россыпи холодных устойчивых звезд, помаргивали часто, с земной теплинкой. Полудину казалось, что все его городские, выматывающие мелкостью заботы отнесло широким половодным течением в подобающее им тростниковое мелководье, и его подуставшим глазам открылась волнующая стремнина жизни…
Влекомый ночным затаенным Озером, он спустился к воде, нащупал сапогами протопленные кусты, похожие на захороненную вершу, и, встав на пружинистые прутья, потянулся рукой к серебрящейся под лунным светом чистинке. Вода у берега казалась теплой, шелковисто перекатывалась между растопыренными пальцами. Полудин бессознательно, каким-то утренним полусонным движением омыл лицо. И когда выбрался наверх, к костру, на его щеках и лбу светились янтарные капли.
Прежде чем отправиться на покой, ему нужно было побыть еще у огня, подумать о сокровенном. Полудин нисколько не надеялся, что завтра во время азартной пальбы ему удастся встретить ястребиного князя. Редкостная птица скорее всего могла появиться на Озере днями позже, когда свалят с продымленных берегов усталые охотники и можно будет поживиться потерянной дичью. Полудин, собравшийся гостевать поблизости, у Полковника, вполне мог прийти сюда тихим днем в надежде на охотничью удачу.
Провожая взглядом к небу бесконечные искры, он думал сейчас не только о ястребином князе, от которого зависела судьба «Пордэя», но и о Варваре, находившейся в сказочно-доступной близости, на лесном кордоне.
Думая о Варваре, он не переставал улыбаться.
Потом Полудин накрыл зябнущую Квитку старой фуфайкой, пожелал спокойной ночи Николаю и Василию, которые, судя по приготовлениям, собирались переместить огонь на другое место и спать на земляной, хорошо прогретой круговине, набросав лапника. Витёк, посапывая, продолжал крючиться на своей неудобной, покалывающей бока сосновой охапке. И когда Полудин забирался в двухместную палатку, где сном праведника спал Полковник, до него донесся протяжистый голос Аборигена:
– О-охо-отнички! Я завтра вас всех обстреляю!
Незаметно переломилась короткая майская ночь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38