пусть это кажется предательством, но, если бы не его душевная болезнь, я бы давно оставила его. Я пыталась ему помочь. Если бы не это, я ушла бы от него еще до того, как появился Роджер. – В ее горькой улыбке не было снисхождения к себе. – Когда женщина влюбляется сначала в человека, которого не переносит, а потом в такого, за которого по может выйти замуж, – должно быть, с ней что-то неладно, вам не кажется?
– А может, это просто невезенье?
– Нет, тут дело не в одном невезении. – И она сказала просто: – Только, знаете, сейчас я вовсе не чувствую, что со мной что-то неладное. Вы ведь понимаете меня?
Она громко рассмеялась. Трудно было не заметить в ней нежности, душевного жара, умения быть счастливой. И все же мне показалось, что такая жизнь не для нее. Я знал в Лондоне многих женщин, которые припеваючи жили по-холостяцки в таких же квартирках (и притом не столь нарядных и дорогих). Многие, так же как она, возвращаясь со службы, наводили уют в своих гнездышках, поджидали своих мужчин. Некоторые смотрели на это спокойно – легко сходились, легко расходились. Некоторым даже приятно щекотала нервы необходимость сохранять танцу, правилось сидеть за задернутыми шторами, в одиночестве и прислушиваться, когда же стукнет наконец дверца, лифта… Глядя на Элен, я не сомневался, что, хоть она и решилась жить, скрываясь и прячась, раз иного выхода не было, ей приходилось дорого платить за свое счастье – может быть, дороже, чем она сама сознавала.
Я спросил, давно ли они вместе.
– Три года, – ответила она.
Я не мог поверить своим ушам. Три года! И все это время мы были близко знакомы с Роджером. Я почувствовал укол самолюбия – как же это я ничего не заметил!
Мы помолчали. Она испытующе смотрела на меня своими синими, до боли честными глазами. Потом сказала:
– Я хочу задать вам один вопрос. Очень серьезный.
– Да?
– Я должна оставить его?
Я ответил не сразу:
– Можно ли об этом спрашивать?
– А разве нельзя?
– И вы могли бы его оставить?
Она не отвела глаз. Помолчала немного. Потом сказала:
– Я просто не могу причинить ему зло. Нам всегда было хорошо вместе. То, что он нужен мне, само собой понятно, только не так уж это все у нас односторонне. Не знаю почему, но иной раз мне кажется, что я тоже нужна ему. – Она говорила просто, раздумчиво и вдруг не выдержала: – Во всяком случае, если он уйдет от меня, моя жизнь кончена.
Голос ее зазвенел, на глаза навернулись слезы. Порывисто, как девчонка, она размазала их пальцами по щекам. Всхлипнула и, взяв себя в руки, продолжала уже тверже:
– И все равно причинить ему зло я не могу. Вы понимаете?
– Кажется, понимаю.
– Я верю, что он делает важное дело. И вы тоже в это верите. Правда? – Элен сказала, что она «ничего не смыслит в политике», но она была умна и проницательна. Она понимала, в чем сила Роджера и в чем его слабость.
Она тонко улыбнулась:
– Я ведь говорю с вами не кривя душой. Я не из тех, кто способен на красивые жесты. Конечно же, я не могу причинить ему зло. Загубить его карьеру было бы для меня ужасно. Ведь это значит загубить ему жизнь. А это было бы для меня ужасно, потому что я эгоистка. Ведь, если наша связь повредит ему в глазах общества, он по-настоящему никогда мне этого не простит. Вы согласны?
Странная у нее была манера – задавать мне вопросы, вопросы о себе самой, на которые я не мог ответить, потому что слишком мало ее знал. В устах другой женщины это звучало бы как попытка привлечь к себе внимание: «Смотрите на меня, какая я!» – могло показаться первым шагом к сближению, к флирту. Но как мужчина я для нее не существовал – она ждала от меня помощи, только и всего. Таким способом она не то что поверяла мне свои тайны, но как бы вводила в курс дела, чтобы при случае я мог оказаться ей полезен.
Я ответил уклончиво.
– Не простил бы, – уверенно сказала она. – Это был бы конец! – И прибавила спокойно, рассудительно, чуть ли не насмешливо: – Выходит, как ни кинь, а все клин.
Мне хотелось ее утешить. Я сказал, что могу помочь ей только одним – практическим советом. Что, собственно, происходит? Была ли она у адвоката? Предпринимала ли еще какие-нибудь шаги?
До сих пор она, в сущности, мне ничего не сказала, видимо побаиваясь начать этот разговор. Впрочем, так ли? Побаивалась-то побаивалась, однако ей нельзя было отказать в решительности и смелости. Ведь она затем и пригласила меня, чтобы поговорить о деле. И потом, после стольких лет молчания ей, конечно, хотелось излить душу. Всякому человеку приятно немного похвастаться, даже ей – хотя она отнюдь не страдала самомнением, – а, может, ей больше других.
Факты мало что прояснили. Да, к адвокату она обращалась. Он устроил, чтобы за телефонными звонками к ней проследили. Два-три раза удалось перехватить тот голос. Но звонили всякий раз из автомата, так что установить личность, конечно, невозможно. Голос всегда один и тот же? Да! А каков он? Да не совсем нашего круга, сказала Элен, точь-в-точь как сказала бы миссис Хеннекер, как могла сказать только англичанка. Грубый? Нет, нисколько, скорее интеллигентный. Говорил гадости? Вовсе нет. Просто говорил, что ее связь с Роджером известна, перечислял, в какие вечера Роджер бывал у нее, советовал предупредить Роджера, чтоб поостерегся.
После того как телефонные разговоры были взяты под контроль, она получила два анонимных письма. Вот из-за этого она и попросила меня зайти к ней сегодня, сказала она, когда мне было уже пора уходить. Да, она показывала их адвокату. Теперь она разложила их на столике, на котором стояли наши стаканы.
Анонимных писем я не выношу. В свое время я и сам из-за них натерпелся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128