Вопреки своему обыкновению, не откладывая дела в долгий ящик, я помчался в агентство, за день пересмотрел с десяток квартир и еще до наступления темноты снял себе новую. Она находилась на северной стороне Гайд-парка, сразу за Альбион-гейт и была слишком велика для меня, так как состояла из трех спален и двух гостиных, но я убедил себя, что мне нравится вид из окон на пышную листву деревьев и на Бейсуотер-роуд, по которой я, бывало, ходил к Маргарет.
В тот вечер впервые не миссис Бьючемп искала меня, а я разыскивал ее. Я стучал к ней в дверь, гремел почтовым ящиком, громко звал ее, но ответа не получил, хотя был уверен, что она дома. Я оставил ей записку и, так как ее метод себя оправдывал, решил польстить ей напоследок; прибегая к такому же образу действий, я сел возле отворенной двери и стал прислушиваться к ее шагам. Но и тут я не уловил ничего, пока ее шлепанцы не зашаркали возле самой моей двери.
– Мистер Элиот, я нашла ваше письмецо. Вы хотите поговорить со мной? – прошептала она.
Я поинтересовался, не уходила ли она, хотя твердо знал, что она была дома.
– Честно говоря, нет, мистер Элиот, – ответила она. – Сказать по правде, я так беспокоюсь о вашем питании, что не могу уснуть до рассвета, а потому разрешила себе немного вздремнуть перед ужином.
Что бы она там ни делала, но уж во всяком случае не спала, – в этом я не сомневался. Лицо ее было самодовольным, непроницаемым и отнюдь не заспанным. «Питание» означало мой утренний чай, и ее жалоба была первым шагом к тому, чтобы перестать его приносить.
– Извините, что заставил вас спуститься.
– Это входит в число моих обязанностей, – ответила она.
– Я решил лучше сказать вам сразу, – продолжал я, – я скоро от вас уеду.
– Очень жаль, мистер Элиот.
Она взглянула на меня суровым, неодобрительным взглядом, почти враждебно, но в то же время с какой-то жалостью.
– Мне тоже очень жаль.
Я сказал это из вежливости; странно, но миссис Бьючемп требовала вежливости; невозможно было даже помыслить о том, чтобы высказать вслух свое мнение о ней и ее доме.
– Мне тоже очень жаль, – повторил я. И вдруг в самом деле почувствовал какое-то дурацкое и нелепое сожаление.
– Никто не обязан жить там, где ему не нравится, мистер Элиот.
Самодовольное выражение не исчезло с ее лица. Если я и почувствовал грусть, то она ее ни капельки не испытывала. Быть может, кому-нибудь расставание и кажется истинным горем, но только не миссис Бьючемп.
– Позвольте мне спросить вас, – она говорила, как всегда, тихо, быть может, чуть менее вкрадчиво, – после наших бесед, когда вы были так одиноки и я пыталась вас подбодрить, – позвольте мне спросить: вы собираетесь снова жениться?
– Я об этом не думаю.
– Это уже кое-что; не люблю совать нос не в свое дело, но ваши слова, мистер Элиот, самое мудрое, что я услышала от вас нынче вечером и за все долгие вечера. Надеюсь, вы вспомните меня, если какая-нибудь женщина вонзит в вас свои когти и поблизости не окажется отворенной двери. Никогда не верьте женским слезам, мистер Элиот. – После этого страстного призыва миссис Бьючемп оживленно добавила: – Быть может, мы все-таки поговорим о питании, мистер Элиот, потому что вы, наверное, проживете здесь еще две-три недели?
Большинство людей, думал я, когда их предупреждают заранее об увольнении, оставшиеся дни работают честно и добросовестно; часто последние две недели они бывают более старательны, чем когда-либо прежде. Но миссис Бьючемп была натурой весьма своеобразной. Она решила, что мой утренний чай – слишком обременительная для нее нагрузка, и известие о том, что я съезжаю с квартиры, ничуть не поколебало это решение. Тем же доброжелательным шепотом она сказала мне, что на Долфин-сквер я получу отличный завтрак, во всяком случае гораздо лучше того, что ей удавалось приготовить. Она взглянула на меня с хитренькой, елейной улыбкой.
– Что ж, мистер Элиот, я уверена, что вы будете жить в лучших квартирах, нежели эта. Но, хотя, наверное, не мне вам это говорить да и слышать это тоже не очень приятно, я просто не могу не упомянуть, что много воды утечет, прежде чем вы найдете квартиру, где будете чувствовать себя как дома.
34. Предложение, сделанное с умыслом
Когда я решил возобновить дружбу с Гилбертом Куком, я понимал, что делаю. Или по крайней мере мне казалось, что я понимаю. Только через него я мог связаться с Маргарет: он в курсе того, как она живет, а мне нужно это знать. Что будет потом, я не думал.
Поэтому как-то под вечер в мае я позвонил к нему на работу. Свободен ли он сегодня? Его голос звучал неприветливо. Нет, он не уверен. Да, если мы быстро пообедаем, он найдет время. Вскоре мы вместе шли по парку; бензиновый запах лондонского лета смешивался с острым благоуханием омытой дождем желтофиоли и травы. Мне припомнилось, как еще студентом бродил я по Лондону – тогда ароматы парка казались манящими, запретными я мучительными для молодого человека, еще совсем целомудренного.
Массивный по сравнению со мной, рядом шагал Гилберт; он шаркал ногами и говорил мало; только когда я о чем-нибудь спрашивал, его плотно сжатые губы под крючковатым носом начинали шевелиться. Я забыл, что он человек гордый. Он был не из тех, кого можно прогнать, а потом поманить обратно. Я забыл также, что он хитер и подозрителен.
Он не мог поверить, что вдруг понадобился мне просто так, ради него самого. Мне что-то от него нужно, понял он и, возможно, догадался даже, что именно. Нет, этого я не получу, решил он.
Но не дать мне почувствовать, что он по-прежнему держит ухо востро, было свыше его сил. Когда мы поднимались по лестнице герцога Йоркского, он вдруг спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116