Егора особенно заинтриго-
вала мультипликация, он тут же начал добродушно фантазировать, какие
можно было бы сделать забавные игрушки в сценке встречи Нового года с
шампанским. Но по-настоящему его заинтересовал рисованный звук.
- Как рисованный? Неужели звук можно нарисовать? А если можно, зна-
чит, я могу нарисовать себе какой хочу звук? - засыпал меня вопросами
Егор.
- На кинопленке, рядом с изображением, - объяснил я Егору, - то есть
рядом с кадриками, идет звуковая дорожка. Она похожа на запись электро-
кардиограммы, ну, как у нас в кардиологическом кабинете. Вот и придумал
кто-то - если на кинопленке нарисовать кривые квадратики или треугольни-
ки или просто какой-то орнамент, то получится звук, которого не сущест-
вует в природе. Хотя в принципе все музыкальные инструменты, созданные
человеком, издают звуки, которых нет в природе.
- В наоборот нельзя? - загорелся Егор. - Чтобы я, например, нарисовал
картину, а какой-нибудь прибор, бродя своим лучом по ней, извлекал бы
симфонию или концерт для балалайки с оркестром?
- Может быть, это и возможно, но пока я о таких приборах не слыхал.
- Жаль, - вздохнул Егор. - У меня иногда, когда я пишу картину, в ду-
ше такая музыка звучит...
Мастерская оказалась в полуподвале. Егор отомкнул навесной замок и в
лицо ударил запах пыльного, нежилого, давно непроветриваемого помещения.
Затоптанный пол, кушетка без ножек, два стула, холсты в рамах, лицевой
стороной прислоненные к стенкам, пустые тюбики из-под красок. Егор,
что-то бормоча себе под нос, полез за кушетку, потом в шкафчик, стоявший
у стены, достал два граненых стакана, сдул пыль с одного стула, заодно
продул стаканы, водрузил их на стул, достал из внутреннего кармана
пальто бутылку портвейна. Белыми крепкими зубами вцепился в пластмассо-
вый колпачок и сорвал его с с легким хлопком.
- Кстати, о музыке, - ухмыльнулся он, - аккуратно разливая портвейн,
- композиторы утверждают, что звук открываемой бутылки - это самая бо-
жественная нота на свете.
Мы молча взяли наши бокалы, чокнулись и еще мгновение постояли в
предвкушении, а может, собираясь с духом.
Егор ахнул свой стакан одним махом, дождался меня.
- Вот куда вся краска уходит, - кивнул он на бутылку. - Ну, что, дед?
- Егор, покажи, пожалуйста, картины, - попросил я, понимая, что и
Егору хочется того же.
Егор помедлил.
- Хорошо, тебе покажу. Только честно говори, что думаешь, не ври.
Он нашел место для второго стула напротив света и ставил на него по-
лотна, но поначалу я просто не успевал вглядеться в них, настолько быст-
ро Болотников менял эти четырехугольники, похожие на окна в мир его ви-
дений. Краски на них метались, жгутами схлестывались в клубки, вспучива-
лись пузырями и растягивались в нити. Натюрморты, портреты, пейзажи,
композиции...
Похоже было, что Болотников забыл обо мне и сам для себя устроил вер-
нисаж. В этом затхлом полуподвале не было и тени официальной торжествен-
ности выставочного комплекса, когда полотна неприкасаемо молчат со стен,
здесь они кричали вместе с создателем, их можно было кинуть в ссылку, в
угол и снова вернуть на колченогий пьедестал. Бородатый творец то мрач-
нел, то довольно улыбался и только приговаривал: "Ай, да Болотников...
Ой, да Егор..."
Но одну картину он рассматривал долго. Ощущение от полотна было та-
кое, будто заглянул через жерло вулкана в обжигающее нутро Земли и от
черных потрескавшихся стенок кратера сквозь белое, желтое, оранжевое па-
даешь, затаив дыхание, в извивающийся красно-багровый центр. Я на миг
отвернулся и снова взглянул. Сомнений не было - над центром дрожало ма-
рево жара, и это был не обман зрения, а материальная реальность.
- Что это? - спросил я у Егора почему-то тихо.
- "Красная яма", - ответил он задумчиво и повторил, - красная...
яма...
- Как же это сделано? - не выдержал я. - Не понимаю, но ощущение та-
кое, что она дрожит, как мираж, особенно в центре.
- Ага, как мираж, - подтвердил Болотников и как бы очнулся.
- Как сделано, говоришь? А никому потом не разболтаешь мои секреты?
И он повернул картину ко мне боком. В раму были вбиты десятки, нет,
сотни гвоздиков. От каждого из них, пересекая полотно в различных нап-
равлениях, были натянуты нити. Они были также окрашены в различные цвета
и, проходя поверх полотна, совпадали с ним по цвету или контрастировали,
создавая тем самым эффект миража.
- Гениально, Егор, - восхитился я. - Ты же сломал плоскость, заколдо-
ванное двухмерное пространство. Сколько художников бились над тем, чтобы
создать иллюзию перспективы, объема, игры света и тени...
- Выдумка не моя, - усмехнулся Егор. - Но здесь к месту пришлось.
Мы смотрели на "Красную яму". Она манила, засасывала, обжигала...
- Здорово, Егор. Спасибо тебе... Мне трудно объяснить почему, но я
вижу и знаю, что плохой, недостойный человек не смог бы написать такие
картины, как ты... Счастливый ты человек, Егор. Умел бы я рисовать, на-
писал бы портрет. Женский...
Портвейн опять позвал нас под свои красные знамена. Мы выпили, потом
допили, Егор называл меня старым, говорил, что научит писать красками...
- Счастливый я, говоришь? - Егор словно вспомнил сказанное мной. -
Нет, не знаю я, что такое счастье, как говорит ваша бутылка шампанско-
го... Знаю только, что талант - это крест, проклятие. Я не могу смотреть
на мир впрямую, широко открытыми глазами, настолько мне все кажется нес-
терпимо ярким. Когда пишу картину, волнуюсь до дрожи в пальцах - такой
удивительной она мне видится, а когда заканчиваю, то знаю, что она
только бледное подобие желаемого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55