Еще сто лет назад один из английских военачальников в Афганистане, сэр Роберте, писал: «Нам не надо бояться Афганистана, и лучше всего предоставить ему самому решать свою судьбу. Может быть, это и не столь привлекательно для нас, но я чувствую, что прав, когда утверждаю: чем меньше они будут видеть нас, тем меньше будут ненавидеть. Даже если предположить, что Россия попытается вторгнуться в Афганистан или захватить через него Индию, у нас будет значительно больше шансов перетянуть афганцев на свою сторону, если мы воздержимся от какого бы то ни было вмешательства в их внутренние дела».
Чему мы, обуреваемые горделивой идеей мессианства, хотели научить афганцев, если сами не научились вести как следует собственное хозяйство? Скорей всего мы экспортировали не революцию, а застой.
Порой мы напоминали тех самых астронавтов из знаменитого фантастического романа Станислава Лема, которые, отчаявшись распознать сущность мыслящего океана на планете Солярис, решили воздействовать на него пучками сверхжесчкого рентгеновскою излучения.
Астронавты полагали, что изучают Солярис, но на самом деле он изучал их.
Великие путешественники говорили: «Рели хочешь познать чужую страну, растворись в ней». Но нам и этого не удалось. Восемь миллиметров брони на протяжении всех девяти лет наглухо отделяли нас от Афганистана. Мы попытались понять страну, со страхом глядя на нее сквозь триплекс бронетранспортера.
Мы полагали, что воздействуем на страну при помощи телевидения, бомбардировочной авиации, шкоп, танков, книг, артиллерии, газет, новых видов оружия, экономической помощи и АК-47, но редко задумывались над тем, какое воздействие оказывал на нас Афганистан, пропуская через себя сотни тысяч советских солдат, офицеров, дипломатов, журналистов, ученых, партийных и военных советников.
Трудно определить, чему нам удалось научить Афганистан, однако много легче установить степень влияния Афганистана на советских людей, воевавших и работавших там.
Старческим мановением брежневской руки они были брошены в страну, где подкуп, взяточничество, бесчестность, спекуляция, наркотики были не менее обычны, чем у нас очереди в магазинах. А эти инфекционные болезни поопасней тифа или гепатита. Особенно если они приобретают характер эпидемии.
Наш советнический и офицерский корпус моментально поделился на две фракции – Хальк и Парчам. И та война, которая шла внутри НДПА, переметнулась и на членов КПСС, работавших в Афганистане. К середине 80-х уже не собака виляла хвостом, но хвост – собакой.
Время шло, и мы постепенно стали походить на Балаганова и Паниковского, которые давно поняли, что золота в гирях нет, но все равно продолжали пилить их с еще большим остервенением.
Война тянулась девять долгих лет – почти одну седьмую часть всей советской истории.
В восьмидесятом году 40-я армия была такого же возраста, что и я: большинству солдат не перевалило еще и за двадцать. Но в последний раз, когда я был в Афганистане, с холодным ужасом вдруг заметил, что теперь армия младше меня на 10 лет.
Одно "поколение входило в Афганистан. Совсем другое его покидало.
По официальной статистике, за годы войны мы потеряли в «нашем южном подбрюшье» около 15 тысяч людей, были ранены 36 тысяч. Без вести пропавших – более 300 человек.
Дрожащий росчерк пера дряхлеющего «полководца» стоил нам около 60 миллиардов рублей.
Но разве можно сравнивать эти потери с потерями нравственными?
В Афганистане мы бомбили не повстанческие отряды и караваны, а наши идеалы. Эта война стала для нас началом переоценки наших этических ценностей. Именно в Афганистане изначальная нравственность нации вошла в вопиющее противоречие с антинародными интересами государства.
Дальше так продолжаться не могло. И не случайно, что идеи перестройки победили именно тогда, когда война достигла своего пика, – в 85-м.
Но неужели за прозрение нам следовало платить ценою 15 тысяч молодых жизней?!
Вспоминается разговор между офицерами, услышанный в январе 89-го на баграмском аэродроме:
– Польза от этой войны, – сказал один из них, – хотя бы в том, что здесь мы вкусили от древа познания. Социализм потерял тут свою девственную непорочность.
Как заметил один наш генерал – ученый, с которым я близко сошелся в Афганистане, – все победоносные войны, которые вела Россия, вели к усилению тоталитаризма в стране, все неудачные – к демократии…
Я часто встречал людей, искавших позитивную сторону этой войны. Одни говорили так: «Нет худа без добра. Если бы не ввели войска сюда, то наверняка бы – в Польшу. А это стало бы еще большей катастрофой».
Другие утверждали, что в Афганистане мы испытали и довели до совершенства многие виды оружия и боевой техники.
Но таких было мало, и спорить с ними не стоило, потому что они отличались непробиваемой твердолобостью и упрямством, подобно танку.
Однако не только сама война наносила ущерб нашей морали, но и многолетнее официальное вранье о ней в газетах и по телевидению. Я не виню журналистов. Если кто из нас и пытался писать правду, то военная цензура виртуозно превращала ее в ложь.
Человек, в той или иной мере связавший свою жизнь с Афганистаном, находясь там или регулярно приезжая туда, проходил приблизительно через четыре стадии понимания того, что там происходило.
Первая стадия (длилась обычно до трех месяцев, в зависимости от прозорливости или догматизма вновь прибывшего): «Война идет нормально, надо добавить еще двадцать-тридцать тысяч войск, и тогда вообще все будет чик-чик».
Вторая стадия (пять месяцев): «Уж коли мы ввязались в это гиблое дело, надо быстрее довоевывать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60