Вся ягода в лотке будет.
Забрав совок и самую большую корзину, Росин пошел к завалам. Там, неподалеку от медвежьей ловушки, лучший брусничник.
Посмотрев вслед Росину, Федор подумал: «Должно, ночью дождь соберется: лишайник следа не оставляет. Поотсырел, неломкий. И чаек далеча слышно. Вон где орут, а словно у берега. Грибы надо убрать».
А Росин шагал к брусничнику.
Путь недалекий, привычный, давно уже протоптал тропинку, проверяя ловушку…
Вот и брусничник. Блестели на солнце твердые листочки, а крупные глянцевитые ягоды окрасили все в красный тон. Прошел немного, оглянулся назад – полоса ярко-красных следов.
Шумно хлопая крыльями, поднялся взматеревший выводок тетеревов. Черные, краснобровые петухи веером разлетелись в стороны. «Опять с этого же места. Знают, где кормиться. Тут самая крупная ягода. Здесь и оставлю корзинку. Взгляну на ловушку – и попробую, что за совок».
Росин остолбенел. У ловушки медведь! Громадный, рыжий! Росин подбежал было ближе… Но медведь отошел от ловушки. Росин замер, боясь шевельнуться. Зверь повел носом, определяя, откуда же идет заманчивый запах. Вот подошел к пню, сунул в дупло нос и сразу удивился, почуяв мед и рыбу. Но голова не пролезала в дупло. Сунул лапу – и взревел от боли! Бревно осело в пазу. Медведь рванулся с такой силой, что Росин испугался за прочность ловушки. Зверь ревел, дергался, но ловушка держала. «Надо что-то делать!» Росин вынул нож и пошел к медведю. Увидев человека, зверь так рявкнул, что Росин невольно остановился. Медведь рванулся к нему и, не в силах выдернуть лапу, принялся крошить желтыми зубищами пень… Как бессилен казался нож перед этим беснующимся чудовищем тайги! Росин отошел за деревья, вырезал прочную палку, привязал к концу нож и с этой наскоро сделанной «пальмой» пошел к медведю. Завидев его, зверь снова принялся рваться. Казалось, он мог сейчас оторвать свою лапу. Дикая, неистовая злоба в глазах, клыки в пене… Такая громадная туша, а скакала у пня легче кошки. Рядом с ним никакая ловушка не могла показаться прочной. Росин медленно подходил. Дергаясь всей своей тушей, зверь пытался оторваться от пня. Больше подходить нельзя. Клочья пены летели на рубаху. «Только бы не промахнуться, – думал Росин, нацеливаясь в сердце зверя. – Сейчас он рванется из последних сил, и, если сдаст ловушка, – все». Удар. И страшный рев потряс тайгу! Еще удар! Еще! В агонии когтистая лапа хватила по пню, и след от нее – как от осколка снаряда!
…Росин рукавом смахнул пот со лба. У ног лежал убитый медведь. Кое-где еще судорожно дергалась шкура. Нож и трава в крови. На передней подвернутой лапе когти сантиметров по десять. Что-то вдруг отказали ноги. Росин сел на землю. Перед глазами бурая туша. А ему вспомнилась Оля в легком белом платье, и он в отглаженных брюках, в белой тенниске. А сейчас? Заросший, оборванный, в крови. «Но все-таки живой! – подумал Росин. – И буду живой!» Он вдруг вскочил и пустился в дикий, неистовый пляс!
Прибежал к Федору:
– Я медведя убил!
– Полно болтать-то… Что-то бледный шибко… Елки-колючки, неужто правда?!
– Да разве этим шутят!
…Вешала, на которых в начале лета сушилась рыба, теперь были заняты длинными узкими ломтями медвежатины. Старых вешал не хватило, пришлось сделать несколько новых. А туша еще едва ли разделана наполовину.
– Ничего, Федор, вид! – Росин кивнул на вешала, а сам уже жевал только что отварившуюся в здоровенном глиняном горшке медвежатину.
– Не худо глядеть… Только вот на небе-то больно толсто. Дождик соберется… Некстати. Сейчас бы солнца.
Влажный ветерок усилился, и вечером заморосил мелкий, обложной дождик…
Он не переставал всю ночь. И утром с серого, низкого неба неторопливо, нудно сыпал все такой же, как вечером, дождь. Он не стал ни сильнее, ни тише.
Два поползня склевывали с нижних сторон веток каких-то насекаемых. В этот пасмурный день все букашки перебрались на нижнюю сторону веток.
Ближние к избушке вешала опустели. Мясо с них в несколько рядов развесили возле чувала. В чувале, не переставая, пылал огонь. Федор то подкладывал дров, то переворачивал висящее возле огня мясо.
Росин возился под наскоро устроенным, покрытым еловыми лапами навесом. Там у него костер, и возле костра тоже были развешаны куски медвежатины. С мокрого лапника на спину, за ворот падали холодные капли. Дрова, как и все вокруг, намокли, костер горел вяло, дымно, мясо не сохло.
В небе никакого просвета. Все было сплошь затянуто низкими серыми тучами.
Несколько дней вокруг избушки стоял тяжелый запах разлагающегося мяса.
А дождик по-прежнему сыпал и сыпал с хмурого неба. Земля уже не впитывала воду, и теперь она лужами стояла в промытой траве.
– Да, подвела нас, Федор, погода. И трети не пересушили.
– И это еще сберегчи надо. Не то что мясо, в лабазе всю рыбу сгноим в такое ненастье.
Но дождь наконец вылился. Проглянуло долго пропадавшее солнце. Только не повеселел урман от его тусклых лучей, пробравшихся сквозь белесую мглу.
Хмурым бродил Росин. Выкопал возле шалаша яму и палкой сгребал в нее смердящие остатки мяса.
Федор опять едва передвигался по избушке – от ненастья снова разболелась зашибленная спина. Но он все-таки возился с мясом: что-то досушивал, пересушивал, готовое укладывал в туеса.
Росин лег на нары.
Озеро, тайга, избушка – все вокруг становилось ненавистным! Хотелось бросить все и вот так, как есть, идти через тайгу. Он готов был ползком пробираться по топям, готов был плыть хоть на бревне, только бы идти, идти туда! Но он никуда не шел. Рядом скрипел костылями Федор… Росин старался уснуть. Он уже по опыту знал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52