..
Михоэлс снял с графина крышку и постучал ею по стеклу:
- Сядьте, Фефер! Заседание закончено.
- Вы не имеете права затыкать мне рот!
- Имею. Потому что я председатель президиума, а вы всего лишь ответственный секретарь. И если вы не выполните моего распоряжения, я вас уволю к чертовой матери.
- Руки коротки! Мою кандидатуру утверждали в ЦК!
- Я предложу им выбор: или вы, или я. Когда назначат вас, тогда и будете командовать. Все, дорогие товарищи, шоу закончено!..
Не обращая внимания на Фефера, Михоэлс прохромал к дверям и остановился, пожимая руки выходившим членам президиума.
Вышел Шимелиович, коротко кивнув:
- Созвонимся.
Вышел Квитко, спросив:
- У вас найдется для меня пара минут? Я подожду на улице.
Лина Соломоновна Штерн задержалась, укоризненно покачала головой:
- Вы плохой актер, Соломон Михайлович.
- У меня просто роль плохая.
Конференц-зал опустел. Михоэлс уселся в первом ряду, поставив между коленями трость, закурил "Казбек". Проговорил, обращаясь к Феферу, сидевшему за столом президиума с возмущенным и обиженным видом:
- Теперь можете выступать. У вас только один слушатель, но это очень внимательный слушатель.
- Зачем вы все это устроили?
- У меня есть кое-какие соображения, но я не намерен ими делиться. А зачем это устроили вы?
- Что я устроил? Я хотел поставить чрезвычайно важный вопрос. Вы не дали мне говорить.
- Теперь даю. Или вам обязательно нужна большая аудитория? Президиум ЕАК?
- Этот вопрос может решить только президиум.
- Попробуйте объяснить его мне. Считайте это репетицией своего выступления на президиуме.
- Но сейчас вы не будете утверждать, что никакого обращения к товарищу Молотову не было?
- Буду. Не было обращения Еврейского антифашистского комитета. Было письмо, подписанное тремя руководителями ЕАК. Которые превысили свои полномочия. Такие вопросы не могут ставиться без ведома президиума. Возможно, именно поэтому письмо не имело последствий.
- Тут я с вами согласен. Может, поэтому. И еще потому, что обращение было несвоевременным. Теперь для него пришло время. Это же прекрасный выход для всех! У правительства нет денег строить евреям дома и школы. Мы сами построим! Мы возродим еврейские колонии, создадим новые! Мы разгрузим перенаселенные белорусские области, покроем крымскую степь новыми колхозами! Нам окажут помощь евреи всего мира. Пройдет немного времени, и Крымская еврейская республика будет самой передовой в Советском Союзе! И проблема антисемитизма отшелушится сама собой! Впрочем, что я вам говорю. Вы сами все это прекрасно знаете.
- Браво, - подумав, сказал Михоэлс. - Знаете, Ицик, почему я не ставлю ваши пьесы?
- Потому что вы ставите своих.
- Нет. Потому что вы пишете плохие пьесы. А плохие пьесы вы пишете потому, что не знаете законов драматургии.
- Почему это не знаю? - обиделся Фефер. - Очень даже знаю. Я конспектировал Аристотеля. Первый акт должен быть ясен. Во втором акте так переплетите события, чтобы до середины третьего акта нельзя было догадаться о развязке. И так далее.
- Это форма, - покивал Михоэлс. - Суть в другом. Главный закон сформулировал Лопе де Вега. В работе "Новое искусство писать драмы". "Драма - это серия сменяющих друг друга и порождающих друг друга кризисов, все более обостряющихся". И еще. "Если для героя есть лучший вариант развития событий и худший, настоящий драматург всегда выбирает худший". Как и настоящий еврей.
- Могу я назначить заседание президиума и вынести на него вопрос о Крыме?
- Нет.
- Но почему? Почему?!
- Лопе де Вега вас не убедил, попробую объяснить по-другому. Знаете, как в одесском трамвае кричит вагоновожатый? "Высовывайся, высовывайся! Я посмотрю, чем ты завтра будешь высовываться!"
- Но вы же сами тогда подняли вопрос о Крыме!
- Я вам открою секрет. Но не советую им делиться ни с кем. Никогда. И ни при каких обстоятельствах. Я поднял этот вопрос потому, что меня попросил сделать это Вячеслав Михайлович Молотов. Лично. В своем кабинете в Кремле. А кто вас попросил поднять этот вопрос сейчас, я не знаю. И знать не хочу.
Михоэлс поднялся и пошел к двери.
- Меня никто ни о чем не просил! - крикнул Фефер ему в спину. - Я сам пришел к этому выводу!
Михоэлс оглянулся. Внимательно осмотрел Фефера.
- Рост - высокий. Фигура - плотная. Лицо - овальное. Волосы - русые, редкие. Брови - светлые. Носит очки... Знаете, Ицик, что это такое? Это ваш словесный портрет. А где такие портреты составляют, догадываетесь?
- В милиции, - буркнул Фефер.
- Нет, Ицик. В тюрьме.
V
По асфальту стелился тополиный пух. Листва деревьев и кустов припылилась, поблекла. В кронах кое-где отсвечивало желтым - знак осени в пышном московском лете.
У входа в ЕАК Михоэлса поджидал Квитко. Привычно сутулился, поглядывал вокруг рассеянно, чуть исподлобья. Траченные сединой волосы. Крымский загар на лице - он недавно вернулся из отпуска. Загар почему-то не молодил. Наоборот - старил. Есть люди, которые словно бы с самого рождения сразу становятся взрослыми. Таким был Квитко. Они были ровесниками, но рядом с ним Михоэлс иногда чувствовал себя до неприличия молодым. Словно ему не пятьдесят семь лет, а двадцать. А Квитко не пятьдесят семь, а две тысячи.
При появлении Михоэлса со скамейки под чахлой сиренькой поднялся водитель комитетской "эмки" Иван Степанович, аккуратно сложил "Вечерку", спросил:
- Куда?
- Никуда. Мы прогуляемся. Не беспокойтесь, Лев Моисеевич меня проводит. Лучше Фефера подвезите, он, судя по его виду, спешит. Владейте, Ицик, автомобилем, - обратился он к Феферу. - Мне он сегодня не понадобится.
- Да? Очень кстати.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128