На одного красноармейца приходилось не меньше сотни пленных, но конвоиры не проявляли никакой озабоченности: куда они денутся. Немцы были в кургузых шинельках с поднятыми воротниками, в пилотках с опущенными на уши крыльями. Серые потухшие лица, тупая покорность движений, втянутые в рукава пальцы.
В Москве к пленным уже привыкли. Раньше посмотреть на фрицев сбегались. Теперь смотрели мельком, не останавливаясь, разве что какая-нибудь бабулька горестно поглядит, перекрестится и побредет дальше с тощей кошелкой.
- Разворачивайтесь, не переждем, - приказал Лозовский шоферу. - Соломон Михайлович, у тебя дома кто-нибудь есть?
- Дома? Нет, никого, - ответил Михоэлс, отрывая взгляд от колонны пленных. - Тягостное все-таки зрелище!.. Ася на службе, девочки в школе, они во вторую смену. А что?
- Поедем-ка мы к тебе в гости, не возражаешь? Водка у тебя есть?
- Где? - не понял Михоэлс.
- Ну, в буфете, в столе. Я не знаю, где ты водку держишь.
- Соломон Абрамович! - изумился Михоэлс. - Вы что, издеваетесь? Где я держу водку! Где держат водку нормальные люди? Внутри себя. А в буфете она выдыхается.
- А если закупорена?
- Все равно не держится.
Шофер засмеялся:
- Это вы правильно сказали, товарищ Михоэлс. Не держится, проклятая, как ты ее ни затыкай!
- Откуда вы меня знаете?
- Да кто же вас не знает? Вы в кинокартине "Цирк" играли! Вас и товарища Зускина. Я еще аккурат перед войной видел, как вы представляли Лира, а он шута. Очень натурально. Он даже, извиняюсь, лучше. Жене тоже понравилось. Она меня испилила: достань билет. Ну, попросил, дали.
- Вы не похожи на еврея.
- А я и не еврей.
- А жена?
- Тоже русская. А что?
- Но мы же играем на идише.
- Иди ты! То есть да ну?.. А верно, сначала было не очень понятно. А потом нормально, все понимали. В натуре!
Михоэлс обернулся к Лозовскому, сидевшему рядом с ним на заднем сиденье, глянул снизу:
- Так вот, Соломон Абрамович! Верно сказано: искусство - оно всегда доходит!
- Закуски у тебя тоже, наверно, нет? - вернул разговор Лозовский в деловое русло.
- Закуска, может, и есть. Но зачем закуска, если нечего закусывать? По карточкам я уже все выбрал.
- На Грановского, в распределитель, - бросил Лозовский водителю.
Пока Михоэлс грел на коммунальной кухне чайник и заваривал кофе, Лозовский скинул пиджак, распустил галстук, подвернул рукава и начал хозяйничать. Резал извлеченную из увесистого пакета сырокопченую колбасу, вскрывал жестянки с американской тушенкой "второй фронт", с гренландской селедкой в винном соусе, с французскими маслинами, с копчеными языками, стеклянные банки с маринованными груздями и компотами из персиков и ананасов. В пайке оказалась даже банка с черной икрой "кавиар". Открыл и ее. Разложил все на клеенке с вытертыми углами и поблекшим зеленоватым рисунком в формалистическом стиле, а в центр стола водрузил литровую бутылку польской отборной водки. Заглянул в буфет. До войны, помнил, здесь красовался набор красного александрийского хрусталя в полсотни предметов: от рюмашек с наперсток до полулитровых фужеров с графскими вензелями. Теперь сиротливо жалась в углу дюжина стограммовых граненых стопарей. Уплыл в комиссионку хрусталь. Ладно, дело наживное. Нашел стопарям место среди закусок и оживленно потер ладони по-мужицки больших белых холеных рук.
Появился Михоэлс с кофейником. Увидев такой стол, застеснялся, засуетился: ну зачем, право, ни к чему совсем. Неожиданно попросил:
- Соломон Абрамович, давай не будем икрой закусывать, а?
- Почему? - удивился Лозовский.
- Да ну ее!.. Ну, давай Асе и девчонкам оставим, а? Они и забыли уже, как она выглядит. - Повторил, заглядывая снизу, просительно: - А?
Лозовский молча обнял его, прижал голову к груди - лысина Михоэлса оказалась как раз под его бородой. Потом налил доверху стопари.
- За тебя, Соломон.
- И за тебя, Соломон.
- И за наше нелегкое время!
Выпили. Повторили. Закурили. Лозовский - "Герцеговину Флор", Михоэлс "Казбек".
Лозовский кивнул:
- А теперь рассказывай.
- О чем?
- Молотов. Со всеми подробностями. Где он тебя принял?
- В своем кабинете. В Кремле.
- Ты раньше бывал в его кабинете?
- Откуда?
- Почему же ты уверен, что это был его кабинет?
- Здрасьте! А чей?
- Какой он?
- Кабинет? Большой. Ленин над столом. Три очень высоких окна.
- Что за окнами? Не обратил внимания?
- Обратил. Колокольня Ивана Великого.
- Правильно. Значит, его кабинет.
- Не понимаю. Мог быть - не его?
- Мог. Кабинет для совещаний. Гостиная для приемов. Которые не прослушиваются.
- Ты хочешь сказать... Второй человек в стране! Кто может прослушивать его разговоры?!
- Будем считать этот вопрос риторическим. Для нас сейчас важно другое. Он принял тебя в своем кабинете, потому что хотел, чтобы о вашем разговоре стало известно. Как говорят немцы: бухштеблих, вертлих. Буквально. Мне придется удовольствоваться твоим пересказом.
- Минуточку! - попросил Михоэлс. - Значит, твой кабинет в Совинформбюро...
- Или да. Или нет. Я предпочитаю не рисковать.
- И твое гостевание у меня, значит...
- Значит.
- Понятно. Но можно было обойтись и без этого роскошества в стиле книги о вкусной и здоровой пище.
Лозовский взглянул на него, как профессор на тупого студента.
- Соломон Михайлович! Тебе сколько лет?
- Пятьдесят три.
- Неужели? А ведешь себя, будто тебе всего пятьдесят два. А мне, друг мой, шестьдесят пять. И я прекрасно знаю, как отвечу на вопрос, который, не исключено, мне зададут: "Гражданин Лозовский, о чем вы вели переговоры с гражданином Михоэлсом у него не квартире 15 февраля 1944 года во второй половине дня?" "Гражданин следователь, в указанное вами время я с гражданином Михоэлсом не вел никаких переговоров, а пил водку "Выборову".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128