Михоэлс мертв. Эпштейн мертв. С объектом Игрек Фефер не встречался. С Лозовским практически незнаком. В итоге неубедительно для любого суда. Тем более для открытого процесса.
- Серьезное соображение. Очень серьезное, - согласился Сталин. - Но я думаю, что для советского суда принцип римского права не подходит. И один свидетель может быть убедительным свидетелем. Если он сам убежден. И если его показания убедительно подтверждают другие обвиняемые. Следовательно, что становится главным? Полное и добровольное сотрудничество со следствием всех участников процесса. Всех до единого. Кстати, сколько человек проходит по этому делу?
- Около ста. Половина - в Киеве, Минске, других городах. Примерно пятьдесят - по Москве.
- Пятьдесят? - переспросил Сталин.- Слишком много. Процесс должен быть компактным. Оставьте человек пятнадцать - двадцать. Из самых. Остальных выделите в отдельное производство. Их можно будет провести через Особые совещания, меньше мороки.
- Будет сделано, товарищ Сталин.
- Эти пятнадцать - двадцать. Как они поведут себя на суде?
- Надеюсь, что правильно.
- Надеетесь? - переспросил Сталин. - Или уверены?
- Разрешите быть откровенным?
- Приказываю.
- Полной уверенности нет. Очень специфический контингент.
- Чем же он специфический?
- Евреи, товарищ Сталин.
- Вы ненавидите евреев, товарищ Абакумов? Значит, вы антисемит?
- Я ненавижу врагов, товарищ Сталин. Евреи они или татары - для меня не имеет значения.
- Для меня тоже, - кивнул Сталин. - И все-таки контингент кажется вам специфическим. Почему?
- Был один случай, товарищ Сталин. Возможно, он покажется вам незначительным...
- Интересно. Что за случай?
- Мне о нем рассказал следователь Комаров. Он проводил очную ставку Фефера с поэтом Галкиным. Галкин отказывался подтвердить показания Фефера о том, что они оба были связаны с контрреволюционной организацией "Джойнт" и выполняли задания шпионского характера. Раньше Фефер и Галкин были друзьями. Галкин вообще очень общительный человек, у него много друзей. Среди них был и Фефер.
- Ну-ну! - поторопил Сталин.
- Следователь спросил Фефера, говорил ли он правду, когда утверждал, что заключенный Галкин получал деньги от "Джойнта" за секретные сведения. Фефер подтвердил: "Да". Комаров сказал: "Не стесняйся, говори громче". Фефер повторил свое "да". Тогда Комаров обратился к Галкину: "Вот видишь. А теперь ты сам лишил себя добровольного признания вины. Понимаешь, что это для тебя значит?" После этого Галкин подошел к Феферу и поцеловал его в голову.
- То есть как поцеловал? - удивился Сталин.
- Ну, просто поцеловал. В лысину. И сказал, что он все признает и хочет вернуться в камеру.
- Не понимаю, - проговорил Сталин. - К Феферу не применялись острые форма допроса. А к Галкину?
- Применялись.
- Очень острые?
- Да. Он с трудом стоял на ногах.
- И после этого Галкин все-таки поцеловал Фефера? Действительно, специфический контингент.
- Комаров рассказывал, что он просто офонарел, - добавил Абакумов.
- Как расценил это происшествие следователь Комаров?
- Ну, как. Сказал: "Вот жиды! Все у них не как у людей".
- А как у людей? - поинтересовался Сталин.
Абакумов молча пожал плечами.
Сталин поднялся из-за стола и заходил по кабинету.
- Мы знаем случай, когда Иуда Искариот поцеловал Христа. Это был поцелуй предательства. А здесь, получается, поцелуй прощения?
Абакумов не ответил. Но Сталин и не ждал ответа.
- Получается так, - проговорил он. - Поэт Галкин простил друга, который подвел его под расстрельную статью. Надо же. Как после этого вел себя Фефер?
- Попросил отвести его в камеру и некоторое время не вызывать на допросы.
- А потом?
- Продолжал давать нужные показания.
- Пережил, значит, - заключил Сталин. Он приостановился. - Отметьте себе. Дело этого Галкина выделить в отдельное производство. В этом процессе такие нам не нужны.
- Будет сделано, товарищ Сталин.
- Теперь я понимаю, товарищ Абакумов, почему у вас нет уверенности в том, как поведут себя обвиняемые на открытом судебном процессе.
Абакумов поправил:
- Уверенность есть. Но не полная.
- А нужна полная. Абсолютно полная. Вы это понимаете?
- Понимаю, товарищ Сталин.
Сталин вновь заходил по кабинету.
Ему нужен был этот процесс.
Этот процесс был ему нужен.
Открытый. Громкий.
Чтобы он прозвучал на весь мир.
Но Абакумов прав: специфический контингент. С такими актерами Сталин еще не работал. Он работал с другими актерами. Он понимал их. И поэтому никогда не сомневался в успехе. Здесь сомнения были. А рисковать было нельзя.
Сталин вновь остановился.
- Вот как мы сделаем, товарищ Абакумов. Нужно проверить, как они будут вести себя на суде. А для этого мы устроим им суд. Настоящий суд. Но без публики. Скажем так: генеральная репетиция. Но об этом будем знать только мы. Для них это будет самый настоящий суд. С защитой, обвинением, прениями сторон. С обвинительным заключением. С выступлениями подсудимых перед вынесением приговора. Самый настоящий суд.
- Приговор тоже будет настоящим? - спросил Абакумов.
- Это мы позже решим. В зависимости от того, как участники процесса будут играть свои роли. Вы все поняли, товарищ Абакумов?.
- Да, товарищ Сталин.
- Позаботьтесь, чтобы к началу процесса все они были в нормальном виде. Никаких следов острых допросов.
- Это потребует некоторого времени.
- Ничего страшного. Время у нас еще есть. У вас вопрос?
- Да, товарищ Сталин. Жемчужина. Она будет участвовать?
- Хороший вопрос... Нет. На этой стадии нет. А там видно будет. Можете быть свободны. Когда эта работа будет сделана, подготовьте для меня материалы суда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128