— Пришлось, — подтвердил я.— Нелепая война, — с неодобрением оценил он, слегка расслабляясь, как начальник комендантского патруля на железнодорожном вокзале в минуты отдыха.— В чем вы видите её нелепость? — заинтересовался я.— Во всем. И как она началась. И как велась. А главное в том, что она не была доведена до конца.— До какого конца?— Разумеется, до победы.— Вот, значит, как эта война виделась из Таллина. Нелепая. А из Грозного она виделась по-другому. Особенно когда сидишь в БМП, а по тебе из развалин лупят из гранатомётов. Или когда шестилетний мальчонка закатывает в солдатскую палатку «лимонку».— О том и речь. Я очень хорошо понимаю недовольство военных, которым не дали довести эту войну до конца. Вас что-то удивляет в моих словах?— В ваших словах меня удивляет все. Про каких военных вы говорите? Про генералов, которые не успели получить по лишней звезде на погоны? Или про тех военных, которых отправили домой в цинках?— Жертвы неизбежны в любой войне. Они могут быть оправданы только победой. Я опять сказал что-то не то?— Знаете, господин секретарь, у меня такое чувство, что мы с вами говорим о каких-то совершенно разных вещах. Хотя оба вроде бы говорим по-русски. Про какую победу вы говорите? Какой могла быть победа в чеченской войне?— Полное уничтожение бандформирований. Полное искоренение сепаратизма,— ответил он с некоторым даже недоумением от того, что вынужден отвечать на такой элементарный вопрос.А тут и я на него посмотрел, как на таракана неизвестной породы.— Когда в Прибалтике покончили с «лесными братьями»?— Примерно к середине пятидесятых годов.Я уточнил:— То есть, через десять лет после войны?— Примерно так. В Эстонии раньше, в Литве и Латвии позже.— Ну? — спросил я.— Не понимаю, — сказал он. — Что «ну»?— Вдумайтесь в то, что сказали.— А что я сказал?— Вы сказали, что десять лет самая могучая армия мира и всемогущая госбезопасность Советского Союза не могли покончить с «лесными братьями» в Прибалтике. Я вас правильно понял?— Да, правильно.— Десять лет, — повторил я. — Это при том, что прибалты народ законопослушный и даже, как мне кажется, несколько флегматичный. При том, что в Прибалтике нет гор, а «зелёнка» начинается в июне, а не в марте. И при том, что в то время не было правозащитников, которые кричали бы о правах человека и тем самым мешали армии и ГБ наводить конституционный порядок. И все-таки понадобилось десять лет. За сколько же лет, по-вашему, можно покончить с чеченскими сепаратистами? А они, уверяю вас, очень даже не флегматичные. И совсем не законопослушные.— Да, это непростая проблема, — согласился секретарь. — Но проблемы нужно решать.— Лучше бы их не создавать. Тогда и решать будет нечего.— В этом я тоже с вами согласен. Создавать проблемы мы научились. А вот решать — нет.Начальник комендантского патруля окончательно рассупонился, сел на привокзальную скамейку, снял фуражку и даже расстегнул китель. И стал похож на нормального человека, с которым можно нормально говорить. И потому я рискнул задать ему вопрос, занимавший меня с первого дня в Эстонии, когда мы с изумлением узнали, что фильм «Битва на Векше», в котором Артисту предложили роль второго плана, повествует о подвигах эсэсовцев в годы Великой Отечественной войны.— Скажите, господин секретарь. Мне хотелось бы кое в чем разобраться. Что, собственно, происходит в Эстонии? Ненависть эстонцев к коммунистам ещё можно понять. Особенно если правда, что от рук коммунистов погибло в тринадцать раз больше эстонцев, чем от рук фашистов. Это правда?— К сожалению, правда.— Понятно. Но совершенно непонятно другое. Разве ненависть к коммунистам обязательно предполагает любовь к фашистам? Можно ведь и по-другому сказать: от рук фашистов погибло в тринадцать раз меньше эстонцев, чем от рук коммунистов. Но все равно много. Откуда же у эстонцев такая любовь к фашистам?— Это заблуждение, — возразил секретарь. — Никакой любви нет. Мы проводили социологические опросы. Эстонцы в своём большинстве совершенно равнодушны к фашизму. Но когда Россия протестует против фашизации Эстонии, против торжественного перезахоронения останков эсэсовца, они встают на дыбы. Они считают это вмешательством в их внутренние дела.— Значит, если бы Россия не протестовала, ничего бы и не было?— Россия не может безучастно смотреть на фашистский реванш. Торжественные похороны останков эсэсовца — это вызов России.— А как обстоят дела в Латвии и Литве?В Литве довольно спокойно. Там всего двадцать процентов русскоязычного населения. В Латвии хуже. Там идут очень неприятные для нас процессы, готовятся суды над советскими партизанами. Русскоязычных в Латвии — почти половина населения. А в самой Риге латыши вообще в меньшинстве.— А сколько русских в Эстонии?— Около сорока процентов.— Что же это получается? — спросил я. — Чем больше русских в стране, тем острее там обстановка?— Это естественно.— Не понимаю. Чего же тут естественного?— Чем больше русских, тем большую угрозу они представляют для коренного населения.— Какую угрозу могут представлять русские для эстонцев и латышей?— Они боятся утратить свою независимость. Русскоязычное население требует равных прав. На этом и спекулируют националисты.— Давайте пока оставим националистов в покое, — предложил я. — Сначала разберёмся с русскими. После развала СССР они оказались за границей. У них был выбор. Или вернуться в Россию, или стать гражданами Эстонии. Массового исхода русских из Прибалтики, насколько я знаю, не было?— И быть не могло. Кто же поедет в нищую Россию из бедной, но все-таки сравнительно благополучной Эстонии?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118