!
Старшинов молча встает, уходит. Радио умолкает. Старшинов возвращается на место.
ХАЛЯВИН (Андрею). Ты… вот что. Ты только пойми меня правильно. Я никого не хочу покрывать. Но что я, по-твоему, должен сделать? Милицию вызвать? Так здесь один участковый на всю округу, где его искать? А найду – что? В тюрьму их сажать за то, что вы подрались?
АНДРЕЙ. Мы не дрались. Они меня избили. Ногами. И сломали нос.
ХАЛЯВИН. Ну, избили, вижу… Но не убили же!.. А нос… Ну-ка покажи… Задели, есть. Но где уверенность, что сломали? Даже если сломали… Ну, дадут им по пятнадцать суток – тебе от этого легче? Да и вряд ли дадут. Осень, все на уборочной, кто там будет заниматься твоим делом!
АНДРЕЙ. Кто все? На какой уборочной? Милиция? Судьи? Они что, за штурвалами комбайнов стоят? Или морковку, как мы, дергают?
ХАЛЯВИН. Недопонимаешь! Не стоят. Но участвуют! Хищение сельхозпродукции. Потери зерна при перевозках и хранении. Разбазаривание горюче-смазочных материалов! Это, по-твоему, не важно? (Старшинову.) Что я несу?
СТАРШИНОВ. Это чисто нервное.
ХАЛЯВИН (Андрею). По-твоему, роль правоохранительных органов только в регистрации преступлений? Нет, Демидов, они должны активно участвовать в выполнении Продовольственной программы! Это их прямая обязанность!
АНДРЕЙ. А защита моей личности – не прямая?
ХАЛЯВИН. Твоей чего?
АНДРЕЙ. Я вам сказал: меня избили. Новацкий и Конов. Ногами. И сломали нос. А вы городите какую-то ахинею о Продовольственной программе.
ХАЛЯВИН. Ты, знаешь ли, придержи язык! Городите ахинею! Только и дел у всех заниматься каждой дракой подростков!
АНДРЕЙ. Мы не дрались. Они меня избили. Вдвоем…
ХАЛЯВИН. Ну слышал, слышал! И сломали нос… (Впадает в задумчивость.) Вот что сделаем. (Старшинову.) Поезжайте с Демидовым в Сухобузимо…
СТАРШИНОВ. Там продавщица заболела.
ХАЛЯВИН. В поликлинику! Пусть хирург посмотрит, что с носом. Сломан – будем думать. А нет…
АНДРЕЙ уходит. Халявин достает из кармана две крупные морковки, начинает чистить.
Появляется АРБИТР.
СТАРШИНОВ. «По распоряжению начальника лагеря я отвез Демидова в поликлинику. Хирург перелома носа не обнаружил. Я разрешил Демидову в этот день не возвращаться в лагерь, а поехать к отцу, он все еще гостил у родственников неподалеку от Таежного. Вернувшись, я сообщил об этом начальнику лагеря…» (Ставит перед Халявиным бутылку вина – «огнетушитель».)
ХАЛЯВИН. Ну и правильно. Надо же, «Агдам»! Редкость по нашим временам!
СТАРШИНОВ. А вы не боитесь, что Демидов-старший устроит нам тут… разгон?
ХАЛЯВИН. А мы при чем? Пусть заявляет в милицию, мы окажем полное содействие. (Откупоривает бутылку.) Только не будет он ничего делать. Если бы он устраивал разгоны по таким поводам, никогда бы не стал тем, кем стал… Давайте стаканы. (Наливает.) Не из первых, конечно, фигура, но и очень не из последних. Член бюро горкома. Депутат. Освобожденный секретарь парткома… Нет, не будет он ничего делать.
СТАРШИНОВ. Сын.
ХАЛЯВИН. Тем более. Парадоксально, но факт. Для чужого, может, и стал бы. А сын – получается как бы не из принципиальных соображений, а из личной корысти. И нос не сломан. Что бы ни сделал, скажут: ага, для сына старается.
СТАРШИНОВ. Кто скажет?
ХАЛЯВИН. Никто. Но – могут сказать.
СТАРШИНОВ. Не знаю. Если бы это был мой сын, я бы…
ХАЛЯВИН. Ну-ну, что бы вы?
СТАРШИНОВ. Душу бы из вас вытряс. И парня бы сразу забрал отсюда. Не можете создать нормальных условий, сами морковку дергайте.
ХАЛЯВИН. Вот поэтому он – это он. А мы с вами – вот, пьем «Агдам» и морковкой закусываем. Будем здоровы!..
Пьют, закусывают. АРБИТР молча наблюдает за скромным педагогическим застольем.
ХАЛЯВИН. В чем дело?.. Понимаю. Кому-то спокойнее думать, будто во всем виноваты педагоги, которые только тем и занимались, что пьянствовали! Это еще нужно доказать! А если по совести: да, случалось. А вы покрутитесь на нашем месте, когда у вас три сотни учащихся под началом, когда из-за каждой мелочи приходится бегать и горло драть: мешки, лопаты, транспорт, продукты. А всем на ваши проблемы: тьфу! Одно давай: план, не допустить потерь, собрать все до последнего корнеплода! А потом эти корнеплоды – половина на месте сгниет, потому что хранилищ не хватает, а вторая половина – на овощных базах! И что, ребята об этом не знают? Прекрасно знают! Говорите мне о воспитательной работе, когда мы в грязи вязнем и под дождем киснем, а местные сидят в теплых избах, свиней колят и самогонку пьют! И так из года в год. И вот что я вам скажу: что произошло с Демидовым и этими ребятами, это еще семечки по сравнению с тем, что могло произойти. И может, в любой день и час! Вот так! А я перед любым судом скажу: совесть моя чиста, я сделал все, что мог!.. (Пауза.) А ваша – чиста? Вы, отец, почему вы ничего не сделали для своего сына?
АРБИТР. Он мне ничего не сказал. Сказал, что его избили местные.
ХАЛЯВИН. А почему он вам ничего не сказал? А может – сказал? Может – вопил, а вы не захотели услышать?.. (Забирает бутылку и стаканы, вместе со Старшиновым уходит.)
Арбитр садится на одну из скамеек. Появляется АНДРЕЙ. Откуда-то доносится низкий гудок теплохода.
АРБИТР. Ногами… дикость! В свое время мы тоже дрались. Называлось: скинуться. До первой крови. Или до первых слез. Но закон был: лежачего не бьют.
АНДРЕЙ. Почему?
АРБИТР. Считалось, нельзя. Повержен. Неблагородно.
АНДРЕЙ. А если он вскочит и врежет тебе ногой между ног? Тебе просто кажется, что в ваше время все было благородно. Я читал: к взрослому подошел пацан, махнул рукой с платком – и щека развалилась. Бритва в платке была.
АРБИТР. Было и такое. Но это – блатные, мразь. Они и жили по законам мрази.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15