Он толковал горячо и с самым дружелюбным видом, но о чем — Завазелу было невдомек. Чувствовалось в этом то же притворство, что и у Мариши, но еще и с усмешкой, издевкой.
Если он приставлял ладонь к уху, то Коштял кричал ему: «Эх ты, балда!» — и, махнув рукой, доставал бутылку, прикладывался сам, а потом передавал Завазелу, на том разговор и кончался.
Но что не ускользнуло от Завазела, так это их смущение, тщательно скрываемое, но оттого еще более заметное. В них обоих! Они его предали!
Теперь он мог положиться единственно на свое зрение, надобно глядеть в оба.
И как-то утром Завазел, преодолев свою лень, встал в половине пятого и босиком вышел в сад.
Они были за домом, и так как тропинка не скрипела, как лестница на чердак, Завазел неслышно, словно дух, подкрался к ним сзади.
Сроду он такой Маришу не видел!
Она заламывала руки, прямо-таки ладони себе выворачивала, и так рыдала-причитала, будто у нее матушка родимая преставилась. И все это перед Коштя-лом, а тот стоял как в воду опущенный.
Он первым увидел Завазела и передернулся в лице так, что Мариша сразу оглянулась. Она совсем потерялась и пустилась наутек. Коштял же ушел не спеша, но тоже с таким видом, будто его застали на месте преступления. Они вели себя как виноватые, это ясно!
И хуже всего, что сбежали от него...
В кухне, перед уходом в город, он насел на жену с глазу на глаз. Но не добился от нее ни словечка. Мариша и раньше-то ласковым обхождением не отличалась, а тут полоснула его из-под черных своих бровей такой смертельной ненавистью, о которой он и не подозревал. А потом снова напустила на себя страдальческий вид несчастной праведницы и принялась выжимать брошенное белье.
Бог знает сколько слез пролила она в этот день, но даже виски у нее припухли. Она уехала в город, никак не разрешив его мучительных сомнений.
Тогда он подкараулил Коштяла, ухватив для верности, чтоб не сбежал от него, за рукав. Коштял вырывался, догадываясь, о чем пойдет речь.
— Что ето вы там сёдне в саду делали? — вцепился Завазел в неверного своего друга.
Коштял ответил глухому недоуменным жестом, мол, а что бы мы такое могли делать.
Но Завазел решил, что сегодня Коштял так легко от него не отделается. Не отпуская его рукава, он стал орать на него, да так, что люди оглядывались.
Коштял наклонился к его уху и рявкнул:
— Я тебе не могу ето сказать! Завазел аж зашелся в крике:
— Можешь, можешь!
Видя, что от него не избавиться, Коштял закричал ему в ухо:
— Она горевала об тебе, мол, ужо совсем не слышишь, глухой как тетерев, и все хужей и хужей, и что ей с тобой делать... ты, балда!
Этим умиротворяющим ругательством Коштял всегда завершал свой разговор, а дальше, обыкновенно, была предложена бутылка.
Но Завазел отказался, а Коштял, пожав плечами, отхлебнул сам и заторопился в путь. Через минуту он уже на полсотни шагов обогнал Завазела, и тот впал в глубокое раздумье, поняв, что из Коштяла ничего не вытянет.
Недели через три они снова сцепились по дороге на работу, не в пример яростней, и на том шаткой их дружбе навсегда пришел конец.
Основания к этому накапливались сперва медленно, потом обстоятельства все ускоряли беду, пока она наконец не разразилась. Завазел молчал, ибо от всяких речей ему было мало проку, и только высматривал, но то, что видел, было малоутешительным. В саду по-прежнему работали с усердием, как того и требовал сезон, и Завазел тем временем валялся под своими сливами, теперь уже без храпа, широко открытыми глазами следя за обоими.
Держались Мариша с Коштялом подальше друг от друга, гнули спины на парнике или на грядке как проклятые, со стороны казалось, что они и не подозревают о существовании напарника. Даже и не глядели друг на дружку.
Завазел в эти дни вставал первым и ложился последним, но с тем же успехом мог сидеть и на чердачной лестнице хоть с четырех, хоть до полуночи, вместе их застать ему больше не удавалось.
Над садом и над домом сгущалось что-то грозное, что неумолимо приближалось к развязке и ничем, кроме как страшным злом, не могло разрешиться.
Заметнее всего это сказывалось на Марише, она таяла прямо на глазах, но в один прекрасный день вдруг явственно обнаружилось, что худеть-то она худеет, да не во всем теле. А вскоре стало ясно, где и отчего, напротив, прибавляет.
Разве что слепой не приметил бы этого, а поскольку Завазел, в последнее время уже и онемев, слепым-то по крайней мере не был, глаза у него окончательно раскрылись и на смену подозрениям пришла уверенность.
Нет, он не устроил скандала, он заклято немотствовал — пусть ни жена, ни ее полюбовник не догадываются, что он знает; так нужно, чтоб удался его замысел, который в нем к тому времени созрел.
Когда уже сомневаться больше не приходилось, он приступил к делу.
В то утро Завазел приложил все усилия, чтобы Кощ-тял от него не улизнул и чтоб он за ним поспевал. Тот слышал за спиной сиплое дыхание и, ничего хорошего для себя не ожидая, все прибавлял шагу, пока Завазел не схватил его за рукав:
— Эй, Коштял, пожди, поговорить надоти!
Было это на спрямляющей путь тропинке, протоптанной в густой придорожной роще. Коштял остановился и, увидев непривычно свирепое лицо Завазела, понял, что не помешает быть начеку.
Безо всякого вступления разъяренный Завазел бросил ему:
— Мариша с прибылью! От тебя! Не запирайся!
И не успел Коштял не то что возразить, а и рта раскрыть, как Завазел занес руку с чем-то сверкнувшим металлическим блеском.
Коштял безотчетно перехватил его за запястье и, ловко стукнув по кулаку кувшином, который держал в другой руке, заставил выпустить оружие, и оно вывалилось в траву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70