- О сегодняшнем смотре я отдам подробный приказ по эскадре. Крейсер вообще в должном порядке, за что считаю приятной обязанностью благодарить вас и старшего офицера, - обратился адмирал к Андрею Петровичу. - Но парусное обучение слабо и многое требует настойчивого внимания. Надеюсь также, что собственноручная расправа, которую позволил себе мичман Иртеньев, единичное явление и впредь ничего подобного не повторится... Надеюсь, господа! обратился адмирал к офицерам и сделал общий поклон. - До свидания.
Адмирал прошел по фронту и благодарил команду за усердную работу.
- Рады стараться, ваше превосходительство! - гаркнули в ответ матросы.
Адмирал пожал руку капитану и старшему офицеру и спустился в катер, приказав немедленно отослать матроса Чижова на "Гремящий".
Почти все офицеры облегченно вздохнули, когда адмирал уехал.
- Ну, и пила этот адмирал! Тоже новые порядки заводит... А капитану-то как попало!.. - говорили в кают-компании сконфуженные мичмана.
- И под суд попадет!.. - заметил весело Скворцов.
- Это за Чижова-то? Дудки! И не такие претензии бывали и - ничего себе... Сделают разве замечание - вот и всего! - проговорил ревизор. - И, наконец, у нашего капитана связи... А Тырков - педант и формалист... Это тоже все знают.
К вечеру половина офицеров уехала в Афины. А капитан долго сидел у себя в каюте и писал в Петербург письма, которые, он надеялся, парализуют сообщение адмирала.
Не обратят же в самом деле серьезного внимания на то, что он выпорол мерзавца-матроса, не догадавшись прежде перевести его в разряд штрафованных.
- Шалишь, адмирал. Как бы тебя самого не убрали! - злобно прошептал капитан...
XVII
В это воскресенье, за день до ухода эскадры из Кронштадта в Транзунд, Иван Иванович уехал к себе на корабль в первом часу, тотчас после завтрака, хотя раньше и предполагал, по случаю воскресенья, провести весь день на даче. Но ему казалось, что его присутствие должно стеснять Ниночку и что ей лучше в такие минуты оставаться одной. Все эти дни бедный Иван Иванович находился в тревожном и угнетенном состоянии, болея душой за любимое существо и тщательно скрывая свою тревогу. Он, разумеется, и вида не подавал, что знает об ее любви к Скворцову и знает, зачем ей вчера понадобилось съездить в Петербург. Все это время он с особенной бережностью относился к жене и говорил с ней с той осторожной, даже боязливой ласковостью, с какой говорят с дорогими больными, которых боятся раздражить каким-нибудь неуместным словом. И только незаметно, украдкой взглядывал на жену своими добрыми и грустными маленькими глазками.
Но в присутствии мужа Нина Марковна была, казалось, спокойна. Ничто не выдавало ее горя. По-прежнему она приветливо улыбалась мужу и даже раз чему-то засмеялась. Только глаза ее как будто были красны и несколько ввалились, что придавало ее хорошенькому личику вид томности.
"Бедняжка! Она притворяется спокойной, чтобы не выдать себя. Ей не хочется огорчить меня. Скрывать горе еще тяжелей!" - думал старик и решил, что лучше ему уехать, оставив ее одну.
"По крайней мере, вволю наплачется, голубушка!"
И за завтраком, любуясь своей хорошенькой Ниночкой ("Вот-то безумец Скворцов!"), он объявил ей, что должен ехать на эскадру.
- Зачем? Ты ведь хотел остаться до вечера! - проговорила Нина Марковна.
- То-то забыл, Ниночка, что дело есть... Совсем забыл, родная. Уж ты извини. Очень хотелось бы мне побыть с тобой, а нельзя.
- Когда же ты приедешь?
- Завтра вечером в последний раз перед уходом. Во вторник мы снимемся с якоря и идем в Транзунд.
- Так скоро? И я не увижу тебя целых два месяца? - проронила адмиральша грустным голосом, даря адмирала нежным взглядом.
- Что делать, Ниночка! - проговорил адмирал и, глубоко вздохнув, смущенно отвел свои глаза, точно боясь выдать свою скорбь и признаться, как тяжела будет для него эта двухмесячная разлука.
Ел Иван Иванович сегодня без обычного своего аппетита и вид имел какой-то расстроенный и смущенный. Нина Марковна это заметила и спросила:
- Ты ничего не ешь? Не нравится ростбиф? Не хороша цветная капуста?
- И ростбиф отличный, и цветная капуста превосходная, Ниночка...
- Так кушай...
- Что-то не хочется...
Нина Марковна остановила взгляд на муже. Глаза ее быстро и холодно оглядели это некрасивое, красное, широкое лицо, эту толстую, короткую, в складках шею, эту тучную фигуру, точно с трудом дышавшую, эти короткие, крупные, покрытые волосами пальцы, и она вспомнила о своем красавце Нике. Ей казалось, что несчастнее ее женщины нет в мире. И внезапно в голове ее пронеслась дикая, испугавшая ее мысль, заставившая ее вздрогнуть, точно от холода.
Она подумала: "Если бы умер Иван Иванович (при его тучности легко умереть от удара), она вышла бы замуж за Нику и была бы счастлива, а теперь"...
Но в следующее же мгновение молодая женщина ужаснулась этой мысли. Желать смерти, и кому? Доброму, безгранично любящему "Ванечке", который балует и лелеет ее и всегда так ласков, деликатен и доверчив? Господи! Какие ужасные мысли могут приходить в голову!
Охваченная чувством стыда, раскаяния и жалости, она с особенною нежною заботливостью спросила мужа:
- Ты, верно, нездоров, Ванечка?
Маленькие, заплывшие глазки адмирала светились выражением бесконечной любви и нежности, когда он их поднял на Нину Марковну и встретил ее тревожный взгляд.
"Жалеет меня. Заботится о моем здоровье вместо того, чтобы ненавидеть. Добрая, голубушка!" - благодарно подумал умилившийся старик и, стараясь казаться спокойным, промолвил:
- Я здоров, Ниночка. Совсем здоров, родная, - что мне делается! Ты только не захворай на даче.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50