И помните, что хороший офицер сам должен ограждать себя от оскорблений... исправной службой, - прибавил дипломатически адмирал. Понимаете?
- Понимаю-с, ваше высокопревосходительство!
"Ничего ты не понимаешь и не поймешь"! - говорил, казалось, взгляд старика, снова остановившийся на этом почтительно и глупо улыбающемся лице мичмана с телячьими глазами.
- Граф Варфоломей Петрович вам родня? - спросил он, отводя взгляд.
- Дядя, ваше высокопревосходительство! - весело и точно чувствуя себя значительно поднятым в глазах адмирала, отвечал молодой человек.
- Можете идти! - резко промолвил адмирал.
Когда, вслед за уходом мичмана, в кабинет вошел с докладом помощник начальника штаба, скромный на вид, с энергичным лицом, пожилой контр-адмирал из хороших моряков прежней школы, пользовавшийся расположением и доверием своего начальника, с которым когда-то плавал, - старик, пожимая вошедшему руку, с живостью проговорил:
- Сейчас у меня был этот Веретьев, списавшийся с "Грозного". Нечего сказать, терпеливый юноша... Чересчур даже терпеливый... Его Налетов целый год ругал чуть не площадными словами, а он все кушал! Хорош молодчик, а? Приехал сюда и нажаловался тетушкам, а начальству ни гу-гу... Вы, конечно, слышали, какой шум подняли дамы из-за этого шалопая?.. По всему видно, лодырь... А вы все-таки с Андреем Оскарычем назначьте его в дальнее плаванье... Черт с ним... За него граф Саврасов хлопочет... Нельзя отказать...
- Слушаю, ваше превосходительство.
- Да назначьте этого многотерпеливого юного Иова к кому-нибудь из командиров, который не ругается, как извозчик. А то опять выйдет история... Есть у нас такие? - усмехнулся старик.
- Есть, - улыбнулся в ответ и контр-адмирал.
- А этот хлыщ, господин Налетов, кажется, желает нарваться на пощечину? И нарвется. Не все же такие, как Веретьев. Дождется, что дадут ему в рожу... Не в первый раз я слышу, что он заносчив и груб с офицерами и бьет матросов. И офицеры дерутся. И что вы тут поделаете с этими современными нравами? Кажется, ведь неглупый человек этот Налетов и пролаз, каких мало, а ведет себя, как дурак... Воображает, что в самом деле звезда флота... Не хочу и не имею права я поднимать историю, тем более, что официально на него жалоб нет, но я напишу Тыркову, чтобы сделал ему строгий выговор и предупредил его, что об его подвигах мне известно. Верно одумается. Сообразит, что и я что-нибудь да значу... Он ведь умная бестия! - ворчливо говорил старик и вдруг с сердцем воскликнул:
- И вообще черт знает, какие у нас творятся безобразия. Много еще надо чистить наши конюшни! Не правда ли, Петр Петрович?
- Нужно, ваше высокопревосходительство.
Старик помолчал и заметил:
- То-то нужно... Вижу, что нужно... Вижу, что и молодые наши моряки подгуляли, совсем мало плавают, вижу, что и хваленый ценз не достигает цели, что мало у нас настоящих капитанов. И мичмана больше на тетушек надеются... И строим-то мы суда иногда наобум... А главное: морской дух исчезает, тот дух, что был в наше время, когда мы плавали, а не стояли на рейдах... Все это я вижу и, несмотря на свою власть...
Вместо окончания, старый адмирал как-то беспомощно развел руками, и на его лице появилась грустная усмешка.
И, словно бы отвечая на давно занимавшие его мысли и в то же время оправдывая себя, он проговорил:
- Да, батюшка Петр Петрович, когда у меня были и силы, и энергия, и способность много работать, я был не нужен, а когда у одряхлевшей белки зубов нет, ей дали орехи... Ну-ка, давайте ваши бумаги, Петр Петрович! - оборвал старик с кислой гримасой.
XV
Утром в день смотра на флагманском броненосце были подняты позывные "Грозного" и сигнал: "развести пары".
- Что это, адмирал в море будет смотр делать? - спрашивали друг у друга недоумевающие офицеры, собравшиеся в кают-компании.
- Должно быть, что так! - отвечал старший офицер, недовольный, что дым загадит, пожалуй, только что выкрашенные борты...
- А уголь у нас есть? - спрашивали у старшего механика.
- На день хватит...
- Выйдем в море, он, верно, велит паруса поставить... Адмирал Тырков парусник, - заметил ревизор, почему-то взволнованный предстоящим смотром. - Я у него служил на "Могучем". Не любил он ходить под парами.
- Говорят, Тырков славный моряк и человек безукоризненный, - вставил Скворцов.
- Командир он был хороший, это я знаю, а до безукоризненности его я не доискивался. Свечки не держал! - раздражительно отвечал ревизор, обыкновенно добродушный и веселый.
- Честнейший человек! - промолвил доктор Федор Васильевич. - Я с ним тоже служил и хорошо знаю его.
- А он свирепый, доктор? - спросил кто-то из мичманов.
- По службе требовательный, но не свирепый, не беспокойтесь...
В ожидании адмирала, о котором интересовались все знать, офицеры были не в полной парадной форме, а, по распоряжению адмирала, в обыкновенной, а матросы в чистых белых рубахах, подстриженные, выбритые и повеселевшие. И до них дошли хорошие слухи об адмирале.
Сигнальщик не спускал бинокля с флагманского броненосца.
- Паровой катер с адмиралом отваливает от борта, ваше благородие! проговорил он, обращаясь к вахтенному офицеру.
Вахтенный офицер послал доложить капитану и офицерам, что едет адмирал, и вызвал наверх караул, фалгребных и команду.
- Адмирал едет! - пронеслось по всему крейсеру, сверху донизу.
Через минуту все офицеры стояли на правой стороне шканцев по старшинству, имея во главе старшего офицера. На фланге были оба врача, старшин и младший, и батюшка, иеромонах Паисий. Команда выстроилась по обе стороны шкафута, от парадного трапа к баку.
Боцман Алексеев обходил по фронту первой вахты и заискивающим голосом говорил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50