Непобедный еще выше и высокомернее поднял свою красивую голову. Совсем побелевшие тонкие губы искривились в презрительную улыбку. Словно бы не понявший этого вопроса, он удивленно пожал плечами и ничего не ответил.
А сердце в нем упало, как у трусливого человека, пойманного в подлости.
В кают-компании воцарилась напряженная тишина. Все прислушивались к гулу, доносившемуся сверху через закрытый люк.
После обеда все быстро разошлись по своим каютам.
Непобедный лег в койку и пробовал заснуть, но сна не было. И он упорно смотрел на толстый матовый иллюминатор, который то мгновенно исчезал в воде, то снова выскакивал и летел вверх, обдаваемый кипевшей волной.
В полусвете маленькой каюты и раздирающий скрип переборок, и стремительность размахов, и гул, долетающий сверху, казались в одиночестве Непобедному гораздо страшнее.
Он еще не испытал такой качки и боялся моря.
Когда крейсер валился на бок и на мгновение останавливался, словно бы раздумывая, подниматься или идти ко дну, эти мгновения были для Непобедного бесконечными.
Ужас охватывал его. Он закрывал глаза, крестился, вспоминая бога, и в то же время не верил, что бог поможет.
И когда крейсер поднимался, чтобы лечь на другой бок, Непобедный в бессильной злости думал:
«Какой я дурак, что не остался по болезни в Нагасаки и не попросил адмиральшу, чтобы мне разрешили вернуться в Россию».
Он непременно выйдет в отставку.
XIX
Барометр падал. Низкие клочковатые и черные тучи стремительно неслись, облагая небо. Ветер крепчал.
Капитан и старший офицер по очереди стояли наверху, сменяясь друг с другом. Часто поднимался и старший штурман Иван Семенович. Он обглядывал горизонт напряженно и строго, словно бы недовольный океаном и небом, которое уже несколько дней не показывает солнца, и Иван Семенович не уверен в точности места «Воина» по счислению.
Алексей Иванович был в дохе, валенках и меховой шапке.
Чтобы не быть сброшенным в океан, Алексей Иванович вцепился руками в поручни мостика, который стремительно раскачивался над океаном. Капитан глядел перед собой устало, неуверенный в себе, без подъема духа и той нервной возбужденности, которую испытывают заправские моряки в бурную погоду.
Океан невольно смущал Алексея Ивановича. Он не любил сильных ощущений и хотел, чтобы и в океане, как и на берегу, все было «благополучно», без неприятностей и тому подобного. Он боялся ответственности перед совестью за людей и перед начальством, и не скрывал от себя, что он – не моряк и не такой капитан, какой должен быть. И Алексей Иванович без горделивости смотрел, как дерзко несется, убегая от волн, трехмачтовый крейсер. Он не привязан к нему и не верит ему, как часто привязываются к своим судам и верят им страстные моряки. Напротив! «Воин» кажется Алексею Ивановичу каким-то маленьким, затерянным и жалким среди бушующих водяных гор. И Алексей Иванович слышит, что ветер крепчает, океан грохочет грознее, и понимает, что «Воину» предстоит жесточайший шторм.
«Разумеется, он не покажет перед людьми ни малодушия, ни страха!»
Так бодрит себя Алексей Иванович и часа по четыре не сходит с мостика, считая долгом честного человека показывать подчиненным пример неустрашимости, спокойствия и решительности, которых не имел.
Зазябший на ледяном ветре, уставший, с измотавшимися нервами, взглядывает Алексей Иванович на беснующийся океан, на черный горизонт, на зловещие облака, и в голову его чаще и чаще особенно ярко-тоскливо закрадываются мысли о далеком родном «береге».
Алексей Иванович не вспомнил теперь, как ласково и упорно точила его горделиво-верная и назойливо-добросовестная жена «Нюнюша», особенно после пятнадцати лет супружества. Она зудила за «все», а главное – за то, что они живут совсем не так хорошо, как другие, и бедные дети лишены всего, – нельзя даже иногда купить новые башмаки. О себе она уж не говорят. Пусть себе ходит почти оборванная. Надо подумать о семье. Надо же избавиться от долгов и попроситься командиром в дальнее плавание, если начальство забыло. Тогда можно было бы всем вздохнуть.
Хотя Алексей Иванович нередко вздыхал в дальнем плавании, но, разумеется, забыл супружеские шипы. И ему кажется в эти минуты, что его жена, моложавая и, по обыкновению не оборванная, необыкновенно любящая, заботливая, добрая и деликатная Нюнюша, тоскующая в одиночестве, – идеал чудной жены, да еще моряка! Пятеро прелестных детей – и все в крепких башмаках – кажутся ему еще любимее и милее. Квартира в Кронштадте уютнее, теплее и больше. Одним словом, «дом» представляется раем.

К капитану подошел вплотную старший офицер на смену и, схватываясь за поручень, сказал:
– Идите скорее греться, Алексей Иванович.
– А ведь пахнет штормягой и тому подобное! – проговорил капитан таким искусственно бодрым и даже развязным тоном, как будто бы штормяга доставил Алексею Ивановичу лишь одно удовольствие.
– По-видимому… к тому идет! – ответил серьезно Артемьев.
– Готовы к шторму и тому подобное, Александр Петрович?
– Все готово. Везде осмотрел. Штормовые паруса вынесены.
– Пожалуй, сейчас же поставить штормовые…
– Не прикажете ли подождать, Алексей Иваныч?
– Вы думаете, подождать?..
– Ветер еще позволяет нести зарифленные марсели… «Воин» отлично убегает от волны.
– Ладно. Подождем! – согласился Алексей Иванович и прибавил в виде вопроса: – Пожалуй, к вечеру норд-ост и тому подобное… отойдет?
В голосе звучало нетерпение и что-то заискивающее, точно он просил, чтобы и старший офицер надеялся, что шторма не будет.
– Едва ли. Иван Семеныч говорит, что здесь штормы ревут по неделям… Что же, приведем и будем штормовать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24