Он, как и все очень самолюбивые люди, не сразу повел разговор о том, что его занимало больше всего, а заговорил о каких-то пустяках… Только через полчаса он, как бы нечаянно, обронил:– Ну что, X* прочел рукопись?– Прочел… Вот и ответ.Он стал читать. По лицу его пробегала горькая усмешка: не то тяжелое сознание, что критик прав, не то высокомерная уверенность непризнанного гения… Когда Ракушкин дочитал до конца, он взял рукопись и, уходя, сказал:– Теперь шабаш… Больше писать не буду!– Слава богу! – заметил актер. – Бедный Иван излечился!– Едва ли он сдержит слово. Ты видел, как он усмехался? – заметил я.И я был прав. Не прошло и двух месяцев, как Ракушкин снова написал два романа, но уже под псевдонимом Ракитина. Ни одна редакция его романов не приняла, и он продал их одному рыночному книжному торговцу за пятьдесят рублей. Очень уж громкие были заглавия!Оба романа были жестоко обруганы, но Иван Ракушкин равнодушно-презрительно отнесся к статьям и сказал:– Много они понимают!.. Везде зависть и кумовство!Ракушкин был неисправим. III Прошло еще несколько лет, и Ракушкин куда-то исчез из Петербурга.Однажды я получаю по городской почте письмо с знакомым почерком. Письмо было от Ивана: «Приходи, пожалуйста, ко мне, – писал он, – я болен, лежу в Мариинской больнице».Я тотчас же поехал к нему и застал его за работой. Он писал новый роман. Увидав меня, он горько-горько улыбнулся и сказал:– Я, как видишь, неисправим.Он был совсем худ, изнурен и истомлен, в последнем градусе чахотки. В эти годы он бедствовал по разным местам России, но нигде не устраивался, отдавая большую часть своего времени писанью… Жизнь его была настоящим бедованием; бабушка давно умерла, и он перебивался кое-как. От мест он отказывался.– Видишь ли, на местах надо тратить много времени на скучную работу, и мне не было бы времени писать…Я долго просидел около него. Он с лихорадочною поспешностью говорил о своих новых работах, о своих мечтах…– Я верю, что могу создать большое произведение… Ты читал, как сперва Золя не признавали?.. И однако же в конце концов…От долгого разговора он ослабел и склонился на подушку…– Послушай… – тихо проговорил он спустя несколько времени, – если я умру… снеси мои произведения к N (он назвал имя одного известного писателя) и попроси его прочесть.Я обещал.– А пока прочти вот эту вещь и приходи сказать мне… какова она?.. Ты только, смотри, не церемонься… не жалей больного… говори правду!Он протянул руку, взял со столика рукопись и передал мне.Я взял тетрадь и скоро простился с ним.В тот же вечер я принялся за рукопись. Меня поразило, что она была написана не рукой Ивана, а чьей-то другой рукой… Я стал читать и пришел в восторг… Это была замечательно талантливая вещь. Я был обрадован за моего приятеля и рано утром спешил к нему.– Поздравляю… поздравляю тебя! Ты наконец написал прелестную вещь!Ракушкин весь просиял. Глаза радостно блеснули… Румянец покрыл его бледное, исхудалое лицо.Я подал ему рукопись. Он взглянул на нее и вдруг печально поник, точно ему объявили смертный приговор…– Это не моя рукопись… Это рукопись одного молодого человека здесь в больнице… Я дал тебе ее по ошибке, – глухо прошептал он.Я молча сидел, точно виноватый.Наконец он несколько оправился и тихо сказал:– Молодой человек читал мне свою повесть. Я удивляюсь, что ты в ней нашел особенно хорошего!..Я ничего не ответил.Через несколько времени бедный мой приятель стал бредить и в бреду рядом с именами Бальзака, Тургенева и Толстого повторял имя Ивана Ракушкина.Когда на другой день я пришел в больницу, моего приятеля уже не было на свете. Он умер в ту же ночь и перед смертью говорил своему соседу, что придет время, когда Россия оценит произведения Ивана Ракушкина.
1878

1 2 3